Путь Абая. Книга I - Мухтар Омарханович Ауэзов
- Уа! Что ты сказал...
Но маленький крепкий Оспан мигом вскочил на ноги, кинулся на шею сидящего Абая, обнял его и, не давая ему опомниться, кося на отца сверкающие глазенки, вдруг резко навалился и опрокинул брата на спину.
Абаю стало смешно от братишкиных проделок, однако, смутившись перед взрослыми, он попытался тотчас же подняться. Но плотненький, не по-детски крупнотелый Оспан не дал ему этого сделать. Он привскочил на ноги - и опять набросился на брата, вновь повалил его спиной на пол. Но на этот раз, в дополнение к своему злодейству, озорник что-то выплюнул изо рта в кулак и, оттянув на Абае ворот рубахи, бросил ему на голое тело нечто омерзительное, скользкое, холодное как ледышка. Абая всего передернуло, он забился, словно в корчах, находясь в самом унизительном положении, прижатый к полу вероломным братишкой. Абаю хотелось провалиться сквозь землю... Примерного школяра, только что с чинным видом сидевшего рядом со взрослыми, братец-шалопай вмиг превратил в перепуганного мальчишку, отчаянно дергающегося на полу, застланном кошмой.
Забыв про грозного отца, весьма довольный своей проделкой, подскакивая верхом на груди у брата и весело смеясь, Оспан завопил:
- Лягушку! Я ему лягушку засунул под рубаху!
От этого известия Абая затрясло еще сильнее, он начал дергаться и подскакивать, пытаясь высвободиться. Кунанбай всего этого не видел, ибо сидел к детям спиной. Но после криков Оспана громадное тело Кунанбая легко и быстро обернулось назад - и грозный единственный глаз уставился на мальчиков. Только теперь он заметил, что его смуглый, не по годам вымахавший младший сынишка сидит на груди опрокинутого наземь Абая, не давая ему подняться. Резко выбросив руку, отец схватил сорванца, подволок к себе, встряхнул и наградил двумя увесистыми оплеухами. Ошарашенный Оспан, вмиг умолкнув, немигающими глазенками уставился на отца, круглые щеки его вспыхнули багровыми пятнами. Он не заплакал, не издал ни звука, не стал вырываться - словно окаменев, мальчик молча смотрел в лицо родителю.
Суюндик, сидевший близко к ним, повернулся к Байсалу и шепотом произнес:
- Дорогой мой, ты видел? Нет, никакой это не мальчишка, а настоящий волчонок.
- Лучше скажи, что Куж7 неистовый. Этот на многое способен, - пробурчал в ответ Байсал.
Кунанбай властным голосом позвал подручного-атшабара и, когда тот появился в дверях, приказал:
- Забери этого негодника! - Поставив мальчика лицом к выходу, Кунанбай с силой отшвырнул его от себя.
Оспан пролетел, спотыкаясь, до самых дверей и там был подхвачен дюжим атшабаром. Когда тот взял его на руки и хотел повернуться к выходу, Оспан решил, видимо, попрощаться с отцом и с гостями и, пока его озорной зад был направлен в их сторону, - бабахнул из него как из пушки. Майбасар, весело переглянувшись с Каратаем, улыбнулся в усы, но для виду предосудительно покачал головой и молвил:
- Надо же, бесстыдник какой, совести нет. Достоинство джигита потерял, стервец!
Каратай, Байсал и другие расценили изгнание отцом маленького Оспана не как его постыдное поражение, но как равносильное противостояние.
Кунанбай же, недовольный таким легкомысленным настроем старейшин перед разговором, сидел темнее тучи. Суровое окаменевшее лицо ничего доброго не обещало. В доме постепенно установилась тяжелая тишина.
Но гнетущее молчание как-то само собою прошло, и вскоре начался ожидаемый разговор, ради которого Кунанбай призвал родовых старшин.
2
В гостевой юрте на круглом столике с короткими ножками стоит каменная лампа, тусклый желтый огонек колышется на фитиле. Временами от порывов ветра, проникающего под нижний приоткрытый полог юрты, пламя лампы то вскидывается, словно собираясь взлететь, то падает и почти ложится набок, будто угасая. Отец сидит боком к лампе, и Абаю видны профиль его крупного, морщинистого лица и освещенная сторона могучего торса.
Жутковатым предстает грозное обличие отца. На его темном, сером лице шевелится седая щетина. Он говорит один, говорит уже долго, в низком, рыкающем голосе слышатся гнев и досада. Но в его многословной речи иногда проскакивают удивительные пословицы и поговорки, они-то и интересны Абаю.
Смысл и конечная цель длинной отцовской речи Абаю непонятны, но с изумлением для себя он вдруг по-новому постигает суть многих пословиц, некоторые он слышал впервые, а другие знал и раньше. По обычаям старины, на подобных собраниях взрослые должны говорить не впрямую, но какими-то намеками, заходить издалека, выражаться иносказательно. Абай, как ни старался, никак не смог уловить общего смысла в извергаемом устами отца потоке слов, и он пребывал в скуке и растерянности. Была бы его воля, он тотчас ушел бы в наполненный весельем и радостью дом матери. Но уйти было невозможно, потому что сюда его вызвал сам Кунанбай.
И пришлось ему терпеть, томиться, время от времени он все же пытался вникнуть в суть разговора, но снова отвлекался и прислушивался лишь к отдельным словам отца, многие из которых показались ему грубыми, мрачными, угрожающими, тянущимися каким-то нескончаемым темным потоком, словно вражеские полчища, совершающие набег. Порою мальчику становилось так скучно, что он вовсе переставал слушать, а просто бессмысленно смотрел на отца, освещенного с одного бока жировой лампой.
Еще у маленького Абая появилась привычка так вот пристально, не сводя глаз, смотреть на какого-нибудь сказочника, степного певца, рассказчика легенд и всяких житейских баек. Слушать их было интересно, но для Абая-мальчика самыми захватывающими были истории, которые могло поведать человеческое лицо, и особенно - лицо старого человека, испещренное глубокими складками, изрезанное неисчислимыми морщинами. Стариковский лик завораживал Абая таинственными историями обвислых щек, изборожденного морщинами лба, поэмами грустных выцветших глаз, песнью седых усов и бород. По виду морщин и седин можно было, казалось ему, представить весь земной мир, живой и неживой, с его чахлыми лесами, с каменными утесами, покрытыми трещинами, поросшими косматыми мхами. И седой ковыль, покрывающий степь, - не седые ли волосы стариков? А сколько звериного, животного, птичьего можно было угадать в образах старости!
С тяжелым вытянутым книзу лицом, изрытым глубокими складками, продолговатая отцовская голова повыше ушей была похожа на яйцо какого-то неимоверного гуся-великана. И без того длинное лицо его удлинено округленной снизу стриженой бородой. Все это вместе - яйцо-череп, массивный нос, густые брови, посеребренная борода - кажется Абаю какой-то незнакомой опасной страной с холмами, лесами, с пустынными степями. И
