Путь Абая. Книга III - Мухтар Омарханович Ауэзов
Так говорил Абай, и речь его была строгой, голос звучал печально.
- Они оба были жестоко убиты своими же соплеменниками, их убили за молодую любовь друг к другу. Они полюбили свободно, и стали жить вместе, нарушив старинные законы степи, которые были суровыми и связывали путами тех, кто хотел любить вопреки этим законам. Они и тогда были, и сегодня остаются - такими же строгими и жестокими. Виновных привязывали к хвостам лошадей и обрекали умирать мучительной смертью.
Абай замолчал, ссутулившись на коне, словно прислушиваясь к шелесту трепещущих низкорослых ковылей, растущих на вершине, и к шуму порывистого холодного ветра осени в пространстве степи. И этот осенний ветер, и типчак-трава, и мятущиеся ковыли - все эти извечные сущности древней Арки словно пели печальную балладу о старинном человеческом горе.
- Уходя от погони, словно загнанные звери, они укрылись в этих горах Орды. Здесь они насладились недолгим счастьем любви. Их ребенок, плод свободных чувств, был отнят у Енлик и Кебека, когда их выследили и схватили. Младенца, завернутого в пеленки, отнесли в горы и, жалобно плачущего, оставили там, на одной из безлюдных высот Акшокы. Рассказывали, ребенок плакал истошным голосом весь день, потом навечно умолк. Он умер вдали от жестокосердых людей, среди горного безмолвия, - закончил свой рассказ Абай.
Молодежь слушала, потупив взоры, глядя на гривы своих коней, с ужасом и скорбью в глазах. Все молчали довольно долго. Первым нарушил молчание Дармен.
- Абай-ага, чье было указание поступить с ними так? -спросил он дрогнувшим голосом.
- Кто убивал их? Кто приказал казнить? - стали спрашивать остальные: Магаш, Какитай...
- Убить повелел Кенгирбай. Да, он самый - предок многих из нас, сидящих здесь на конях. Святой наш аруах, Кенгир-бай. В те дни он властвовал в нашем роду, - ответил Абай и пристальным взглядом обвел лица окружавших его молодых джигитов.
Шубар казался сильно подавленным от всего услышанного. Остальные тоже пребывали в молчаливой растерянности. И снова Дармен первым нарушил тишину, гневно вопросив:
- Выходит, святой аруах наш был убийцей молодых?
Абай посмотрел на него сочувственным взглядом. Но слова Дармена сильно возмутили Шубара.
- Ту-у! Знай, что говоришь! - осадил он Дармена.
- Говорю правду! Разве с тех пор ослабела цепь, которой душили наших девушек? Их и сейчас душат! - выкрикнул Дар-мен, сверкая глазами.
Абай отметил про себя, что в горячности молодого Дарме-на проявился прежде всего поэт... Горящий взгляд его и глаза удивительно были схожи с глазами ястреба, которого он держал на руке. И как ловчая птица устремлялась к броску и полету, так и душа молодого акына порывалась к высокой мысли.
- Абай-ага! Хочу еще сказать. Позвольте!
- Говори, Дарменжан!
- Оу, сколько раз за сто лет проходившие мимо путники сворачивали сюда к могилам, чтобы постоять возле них и почитать молитвы. Каждый молился, как он мог, как душа его велела. Пусть молитвы их будут благословенны Всевышним! И я сегодня хочу прочитать молитву, но это будет не молитва из Корана. Моя молитва - в память любящим сердцам Енлик и Кебека. Дайте соизволение сотворить ее, мой ага!
- Читай, сынок, - ответил Абай, ласково глядя на юношу.
- Пусть молитвой за души Енлик и Кебека будет песня! -сказав это, Дармен красивым, высоким голосом затянул протяжную песню.
Акыны Кокпай и Шубар, почувствовав некоторое стеснение за выходку молодого Дармена, нарушившего скорбную тишину могил своим пением, вскинулись с двух сторон, порываясь остановить юношу, но Абай властным взмахом руки удержал их. Безмолвно призвал не мешать певцу и слушать его. И все окружение Абая, вняв его повелению, слушало пение с завороженным вниманием.
Дармен пел известную песню Абая «Ты - зрачок глаз моих». В обыденной аульной жизни звучала эта песня в праздничной обстановке, пели ее для душевного увеселения, восславляя человеческую любовь. Но над могилами Енлик и Кебека молодой джигит пел те же слова, - но в такой окрашенности мелодии и голоса, что песня звучала не празднично и весело, а с глубокой скорбью по загубленной любви двух чистых, юных душ.
Магаш и Какитай сразу вняли словам и желанию Дармена и теперь смотрели на своего друга восторженными, любящими глазами. Дармен спел не всю песню, а выборочно те места, где звучали нежные заверения в любви, тоска разлуки или радость встречи ликующих сердец. Но здесь, у могил убитых влюбленных, эти места песни звучали и воспринимались с невероятной по силе скорбью.
Певец умолк, завершив песнь любви как плач по любви. Абай молча, не сказав ни слова, тронул коня, завернул назад и тихо поехал с вершины холма. Все остальные так же молча последовали за ним. Серый, со звездочкой на лбу, упитанный конь Абая ступал неторопливо, плавно, изредка подергивая головой и звеня удилами. Конь словно чувствовал настрой души всадника. Вся группа верховых ехала кучно, теснясь друг к другу. Два серых сокола, сидевших на руках у хозяев без колпачков, вдруг оба разом встрепенулись, подняли и опустили крылья и затем горящими, неистовыми глазами уставились вперед.
На ходу, все еще увлекаемый прежней мыслью, Абай продолжил ее вслух, обращаясь к молодежи:
- Как вы полагаете - горе и муки, испытанные Енлик, так и ушли в небытие, исчезнув вместе с нею, задушенной арканом? Кто сможет рассказать о последних душевных страданиях несчастных? Никто, кроме акынов. Вы сможете поведать об этом в своих песнях! Разве не настало время для этого? Сегодня, в этот пасмурный осенний день, считайте, - к вам прилетел из другого времени печальный, разрывающий душу кюй, и настиг вас у могил Енлик и Кебека. И запомните мои слова: акыну вдохновение надо искать не только на пиру жизни, в радости и веселье, но и в страдании и печалях народа, в тоске и мучениях отдельного человека. Если песнь ваша породнится с правдой жизни, то она далеко разольется по стране, словно вода родника, пробившего путь себе из скалы высоко в горах. И для начала,
