Лихая година - Мухтар Омарханович Ауэзов
Прокурор выбрал для начала Жаменке. Белая борода и чистые морщины старика показались ему приятней угрюмых бровей Узака и искусанных губ молодого Аубакира.
Держа двумя пальчиками карандашик и нежно-презрительно тыча им в сторону аксакала, прокурор с ласковым барским отвращеньем спрашивал, как его имя, сколько ему лет, какой он волости и аула. Толмач-узбек внятно и негрубо переводил по-казахски.
До крайности уставший с дороги Жаменке выглядел уж не таким молодцом, как прежде. Но в лице его, в позе и в жестах был обычный ненаигранный покой старого мудреца. Он отвечал одним-двумя словами, разве что помаргивал чаще обычного то лукаво, то как бы рассеянно.
«Что толку сейчас во мне? - думал старик. - Но раз меня допрашивают, значит, я нужен? И не этому барину. Для него не открыл бы рта. А раз нужен, буду отвечать, не ленясь душой».
- Это правда, что ваш род, ваше племя... э... противится реквизиции? Не дадим джиги-тов? Это правда, что так говорят?
- Правда. Говорят.
- Кто же смущал... подстрекал... научал народ дурным словам? Кто приказывал так говорить? Кто главный?
- Главного нет. Нет главного... Народ есть. Я могу сказать худое слово, а народ не может. Неохота нам давать джигитов.
- Почему же не-охо-та?
- Говорят, что несправедливо это. Правители несправедливы. Отобрали землю, воду, загнали в пустоши, в камни, в горы!.. Мы исправно платим подати, налоги, делаем что велят. А нас держат в черном теле, как врагов! По сей день мы вам неродные... И еще говорят, что обманывают. Правители обманывают. Обещали - не брать нашей земли. Обещали - не брать в солдаты. На словах - гладите по головке, на деле - пинка в зад... И еще говорят, что туги стали на ухо. Правители туги на ухо. Жалуемся -не слушают.
Наказывают. Разве такие правители хороши? Разве охота таких слушать?
- Так. Не-о-хо-та. И что же, совсем наотрез неохота или при известных условиях войдете во вкус и приохотитесь? Есть среди вас трезвые головы, авторитеты, готовые уступить, ежели вам пойдут навстречу? Так сказать, условно говоря...
Жаменке насторожился. Все силы в нем напряглись, точно перед капканом, невидимым под чистым, нетоптаным снегом. Вот уж таких речей здесь, в Караколе, он не ожидал!
- Народ говорит, что согласен, - твердо сказал Жаменке, - пусть джигиты идут, но не на черную работу! Пусть их берут на ту службу, где учат солдатскому делу. Пусть они будут настоящими солдатами. Кабы с самого начала вы объяснили бы, обещали бы это...
- Но ведь тот, кто пойдет на тыловые работы, останется цел и невредим... А солдата шлют в огонь, на фронт! Знаете вы это? Зачем же вам в солдаты?
- А мы такие же люди, как ваши мужики... И наши джигиты - мужчины, а не бабы. Хотим умирать за свою землю!
Пусть дадут нам оружие в руки... Так говорят.
- Лю-бо-пыт-но... У кого же, собственно, вы просите оружие? - с откровенной издевкой добавил он; вопрос был как кинжал.
- У вас... - ответил мудрый простак. - Пусть дадут джигитам оружие при всем народе. Пусть учат воевать - на глазах у народа. Не знали мы прежде такой напасти. Хотим знать! А когда люди увидят, что их дети, сыны при оружии, учены, могут постоять за себя, успокоятся. Берите джигитов, шлите на фронт.
- Слушай, старик. Ты, насколько можно понять, аксакал этого народа. Человек, хотелось бы надеяться, разумный. Как же ты лично думаешь и располагаешь?
- Как все. Так же.
- Но это же глупые речи! Ребяческие прожекты. Ни у какого народа так в солдаты не берут. Ни у индусов, ни у китайцев, ни у арабов, ни у негров. Пустейшая фантазия. И твой святой долг - объяснить своим единородцам, что это бред, с потолка взято, из пальца высосано.
Не будет так, как они хотят, - ни ныне, ни присно, ни во веки веков!
- Тогда они не послушаются.
- А ты убеди народ. Дай разумный совет. Это в твоих силах, в твоей власти. Твоя должность! Иначе будет плохо... Будете жестоко наказаны. Бес-по-щад-но. Понял ты меня? Сделаешь, как я сказал?
- Спаси, господи... Как же я это скажу! Нет у меня такой власти. Вон ты какой начальник! Ане слушаются тебя. А я простой смертный, как и все. Вот моя должность.
- Не ври, не ври... Не люблю. Ты голова своему роду. Ты скажешь - тебя послушают.
- Я старый человек, господин, я не вру.
- Ну, словом, так, - неожиданно перебил прокурор, бросив карандашик на стол и изысканно-любезно оскалив золотые зубы. - Либо ты понудишь своих темных безумцев повиниться - это одно, и безоговорочно дать джигитов - это второе... Либо пеняй на себя! Будет тебе такая кара, о какой и не слыхивал ни один казах. Отвечай!
Жаменке слабо, устало улыбнулся. Этот голос был ему знаком.
- Не стану тебе врать, господин большой начальник... Это дело не по мне.
- Не, ты выполнишь, что тебе приказывают. Заставим, старик, заставим! Но лучше будет, если ты по своей воле...
- Не могу.
Прокурор взвизгнул точно от щекотки:
- Старый ты пес... Сделаешь, сделаешь! И Жаменке невольно рассмеялся.
- Сделаю, не сомневайся, - сказал он, - коли оживет у старого пса... - И запнулся, озорно блеснув глазами.
- Уведите, - холодно-спокойно сказал прокурор. -И ко мне другого.
Ввели Узака. С ним разговор был короче.
- Слышал я, чего ты хочешь, - сказал Узак прокурору. - Зря тратишь слова. Не сможем мы понять друг друга. Отведи меня к самому старшему начальнику.
- Что за наглость! Что это значит?
- А то, что с тобой не об чем мне разговаривать. Старый-то орел тебя крепко клюнул. Хочешь, чтобы я? Нету меня для тебя ничего - ни в сердце, ни в голове.
- Так-таки нет? И больше ничего не скажешь?
- Скажу. Ты насильник. Подлый насильник. О чем можно с тобой говорить - о чести, или добре, или любви?
Прокурор закричал фальшивым бабьим голоском:
- Здесь я спрашиваю!
- Спрашивай. Отвечать не стану.
И не стал. Как ни ершился и как ни язвил прокурор, Узак молчал. Грозить батыру было смешно. Прокурор приказал увести и его.
Пришла очередь Аубакира. Он кипел, глаза налились кровью. Он сам себя
