Наследники. Экстравагантная история - Джозеф Конрад
Черчилль продолжал ходить взад-вперед.
— Сегодня у нас ужинает Гарнард, — сказала тетя.
— Ах, понимаю. — Его пальцы играли с монетами в кармане брюк. — Понимаю, — повторил он, — они…
Это произвело на меня впечатление. Я хорошо запомнил поведение и племянника, и тети. От них вдруг потребовали принять непростое решение, которое им бы хотелось отложить на неопределенное будущее.
Она оставила Черчилля нервно мерить шагами комнату.
— Я могу пока писать что-то другое, если угодно, — сказал я.
— Но мне не угодно! — воскликнул он с жаром. — Мне бы не хотелось его принимать. Вы же знаете, что он за человек.
— Откуда? — спросил я. — Я никогда не читал Готский альманах[14].
— Ах, я и забыл, — сказал он.
Он был слишком раздражен сам на себя.
Ужины у Черчиллей были для меня испытанием. К ним захаживали особы неимоверной важности — и оказывались совершенными ослами. В лучшем случае они сидели напротив меня, вызывая смущение, и затем пропадали, не запоминаясь. Порой они меня разглядывали. В тот вечер их было двое.
О Гарнарде я уже был наслышан. Как не знать о канцлере казначейства. В справочниках говорилось, что он сын Уильяма Гарнарда, эсквайра, родом из Гримсби; но помню, как однажды в моем клубе человек, заявлявший, что знает все, заверял меня, что У. Гарнард, эсквайр (кого он назвал простым торговцем рыбой), — только приемный отец. Быстрый рост Гарнарда в чинах казался мне непостижимым, пока тот же всезнайка не объяснил, пожав плечами:
— Когда человек таких талантов ни во что не верит и ничем не гнушается, кто знает, как далеко он зайдет. Он сжег за собой мосты — ведь обратно он уже не собирается.
Это, конечно, объясняло многое, но не все в его легендарной карьере. Сторонники называли его государственным деятелем от бога, враги — всего лишь политиком. Это был сорокапятилетний худой мужчина, лысеющий, с ледяной уверенностью в манерах. Он не обращал внимания ни на какие нападки на свою репутацию, но безжалостно сокрушал любого, кто угрожал его положению. Он стоял на отшибе — и казался таинственным; его опасалась собственная партия.
Гарнарда от меня скрывали украшения на столе; зато герцог де Мерш излучал сияние на свету и много говорил, словно изголодался за годы по человеческому обществу. Мне казалось, он сияет сам по себе. Его роскошная борода прятала почти все румяное лицо, а заодно уравновешивала отсутствующий подбородок и удручающе морщинистые веки. Он превосходно говорил по-английски, хотя и медленно, словно вечно отвечал на тосты за свое здоровье. По мелочам в его поведении мне показалось, что он ставит Черчилля ниже себя, а при обращении к Гарнарду говорил нервным и защищающимся тоном. Оказывается, он явился подробнее обсудить Système Groënlandais[15] — чем и занимался. Бытовали заблуждения, будто Système — не более чем корпоративная эксплуатация несчастных эскимосов. Де Мерш убедительно провозглашал, с официальной окончательностью, что эти заблуждения — лишь заблуждения. Эскимосы вполне счастливы. Я не отвлекался от ужина и позволил речи о Гиперборейском протекторате выродиться в неуслышанное бормотание. За столом я всегда старался быть простым секретарем.
Но вдруг мне показалось, что де Мерш говорит со мной; что он почти незаметно повысил голос. Он разглагольствовал о невероятной международной ценности предложенной Трансгренландской магистрали. Ее важность для Британии неоспорима; серьезных доводов против нет даже у оппозиции. Очевидный долг британского правительства — предоставить финансовую гарантию. Он даже не станет напоминать о нравственной стороне проекта — ни к чему. Прогресс, усовершенствования, цивилизация, чуть меньше зла в мире — больше света! Наш долг — не считать деньги, занимаясь гуманизацией низшей расы. К тому же прибыли будет не меньше, чем от Суэцкого канала. Конечная остановка и угольная станция будут располагаться на западном побережье… Я знал, что герцог говорит со мной, — вот только не понимал почему.
Вдруг он целиком обратил свой сияющий лик ко мне.
— Думаю, я знаком с членом вашего семейства, — сказал он.
И ответ сам пришел в голову. Я журналист, а он заинтересован в железной дороге и хочет, чтобы ее так или иначе поддержало правительство. Теперь его попытки заручиться моей поддержкой не удивляли. Я пробормотал:
— Неужели?
— В Париже — миссис Этчингем-Грейнджер.
— Ах да.
Мне на помощь пришла мисс Черчилль.
— Герцог де Мерш имеет в виду нашу подругу, вашу тетю, — пояснила она.
У меня возникло неприятное ощущение. Я поймал на себе взгляд Гарнарда из-за листьев пушистого аспарагуса, словно что-то притянуло его внимание. Я ответил на взгляд, пытаясь разглядеть лицо. В полускрытом бледном овале не было ничего особенного, не за что ухватиться глазу. Но складывалось впечатление, будто он никогда не видел света дня, будто на него никогда не падали лучи солнца. И меня встревожила мысль, что я чем-то заслужил его внимание. Что он мог обо мне знать? Я так и чувствовал, что его взгляд пытается пробуриться через радужки моих глаз к задней стенке черепа. Почти физическое чувство, словно на меня направили какой-то невероятно сконцентрированный луч. Потом веки опустились над кольцами под ними. Мисс Черчилль все еще объясняла:
— Она открыла Salon des Causes Perdues[16] в Сен-Жермене. — Мисс Черчилль описывала похождения моей тетушки. Герцог рассмеялся.
— Ах да, — сказал он, — что за паноптикум: карлисты, орлеанисты, папские черные[17]. Не удивлюсь, если она проводила ярмарку и в пользу вашей лиги Белой Розы[18].
— Ах да, — вторил я. — Я слышал, у нее культ божественного права королей.
Мисс Черчилль поднялась, как леди поднимаются в конце ужина. Подчиняясь незаметному сигналу, я последовал за ней на выход.
Мы с ней замечательно ладили. Она баловала меня, как мать, — как баловала каждого, кто был достоин внимания или старше определенного возраста. Она сразу пришлась мне по душе: умелая, вдумчивая, деловитая леди, серый кардинал. Поднимаясь по лестнице, она сказала, отчасти извиняясь за то, что увела меня:
— Им нужно многое обсудить.
— Ну конечно, — ответил я. — Полагаю, вопрос железной дороги стоит ребром.
Она пристально взглянула на меня.
— Вы… вы никому не рассказывайте, — предупредила она.
— О, — ответил я. — Я не из болтливых.
