Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин
От земли уже не шел пронизывающий мертвый холод. Отощавшая от бескормицы скотина бродила вокруг дворов, обнюхивала каждый пук соломы, навозные кучи.
К. мазанке, по трубу заваленной сугробами и стоявшей на отшибе, на самом краю далеко растянувшегося аула, по едва заметной тропинке брела молодая женщина. Это была Кульпаш. Уже дней двадцать она живет в доме нового мужа, Жумагазы. Жестокий голод заставил-таки ее пойти на этот шаг. Этим она избавилась от голодной смерти, однако хмурь не сходила с ее лица. Двадцать дней в доме Жумагазы казались долгими и тяжкими, как двадцать лет. Особенно истосковалась она по маленькому Кали. Он приснился ей в первую же ночь у Жумагазы. Уходя из дому, Кульпаш подошла к сыну и со словами: <Зрачок мой!> - расцеловала его. А он обиженно надулся, застыл и отвел глаза. Таким он и приснился ей. Печальный, с недетской обидой на измученном личике. Немигающе он смотрел куда-то вдаль. Во сне Кульпаш ласкала его, прижимала к себе, но мальчик упорно, словно окаменев, не двигался с места. Потом увидела она во сне и Мактыма. Она пыталась с ним заговорить, но он не откликался на ее обычное <Эй! Эй!>. И вид у него был скорбный, обиженный.
Теперь Кульпаш постоянно мучила совесть. Ведь ради собственного благополучия она бросила в беде самых дорогих на свете родных людей - мужа и сына. Все чаще стало ей думаться: <Да лучше бы умереть с ними вместе, чем так жить>. Несчастный Мактым не выходил из ее головы. Ведь бедняга с раннего утра, повесив на шею полосатую торбу, отправлялся на добычу - просить милостыню, а вечером непременно возвращался домой. Значит, он первым долгом не о себе думал, а о жене и ребенке, старался облегчить, чем мог, их страдания, и вот такого человека она
предала, - ушла за жирным куском к другому, к чужому, к немилому...
Сытость в байском доме только усугубляла ее горе, дни и ночи проходили в неизбывной тоске, и наконец сегодня, пользуясь тем, что Жумагазы куда-то уехал, Кульпаш спешно собралась в путь. В груди ее тлела надежда: если Мактым простит ее, она вернется к покинутому очагу.
Она шла и время от времени дотрагивалась до заветного узелка за пазухой. В узелке были два куска мяса - для Мактыма и Кали. Она сварила его тайком, радуясь, что принесет домой гостинец.
<Родненький,- думала о сыне,- что он скажет, когда увидит мясо?>
У аула три собаки встретили ее с лаем. Она отмахнулась от них. Первый при входе в аул дом -Ибрая. На высокой снежной горке стоял сам хозяин его. Кульпаш поспешно поздоровалась и пошла дальше. Ибрай, словно хотел ей что-то сказать, даже сделал несколько шагов ей навстречу, но тут же и остановился.
Вот и дом! Она глянула на покосившуюся знакомую дверь и сразу же похолодела. Буран намел огромный сугроб, но на нем не было совсем следов. Проваливаясь, она добралась до двери и стала ногами отгребать снег, чувствуя, как все больше охватывает ее страх и темнеет в глазах. Она еще не понимала, откуда у нее это предчувствие, но вся дрожала. Впрочем, она и вообще ничего не понимала...
Собрав остатки сил, Кульпаш рванула скрипучую дверь. Ледяной, затхлый воздух ударил ей в лицо. В окошко не проникал даже крохотный лучик. И в мазанке было темно, как в могиле.
Кульпаш невольно отшатнулась, задержалась у порога. Держась рукой за дверь, хрипло позвала:
- Зрачок мой!
Ни звука...
Она не знала, что делать. Оглянулась, побежала к окну - все было, как во сне - и стала быстро-быстро отгребать снег. Наконец половину она расчистила, и солнце хлынуло в комнату, осветив печку, пол, стены.
Она упала ничком на сугроб, прижалась к окошку, заглянула внутрь. Возле печки, крепко обнявшись и поджав ноги, спали отец с сыном. Жалость пронзила ее. По-прежнему плохо соображая, спотыкаясь, падая, плача, бросилась она в дом, крича:
- Зрачок мой! Калижан! Проснись!..
И, подбежав, порывисто опустилась перед сыном на колени, чтобы поднять его, прижать к груди, расцеловать родное личико, и тут вдруг увидела Мактыма. Глаза его уже остекленели, рот был открыт, зубы оскалены.
Кульпаш вздрогнула, вскочила, закричала:
- Эй!..
А что было дальше, она не помнила. Когда вошли люди, она лежала без памяти, обнимая закоченевшие тела мужа и сына...
1922 г.
В ДНИ АЙТА1
С праздником! Да будет благословен айт!
- Так да будет! Да возрадуется и твоя душа!
- Раз в году, в двенадцать месяцев, приходит желанный айт. Кто видел, кто не видел, но всяк блажен, кто дожил до него...I
Время предобеденное. Безветренно. Жарко. Малочисленный скот сбился в тени возле хлевов, поближе к дымокурам. Слепни, комары, мошка - тучей вьются, жужжат - спасу от них нет.
В ауле оживленно. Все мечутся назад и вперед, толпятся, суетятся. Все разодеты. Лица сияют в предвкушении неведомой радости. Над казанами на жер-ошаках - продолговатых земляных печах -клубится пар. Булькает в котлах, варится жирное мясо. Дряхлые старики, старухи по двое сидят в тени.
- Господи! Дожили наконец и до этого дня.
Возле мазанки посередине аула столпился праздный люд. И здесь же путаются под ногами несколько старух и стариков.
Кто-то нож подтачивает. Какой-то джигит держит на поводу красного упитанного бычка.
Подошел один со стороны, сказал:
- Да благословит Всевышний жертву вашу!
- Аминь! - откликнулись старики. - Да будет так!
- Что же запоздали-то?
- Да вот только что скотину раздобыли... Нынче не те времена, чтобы взял да и зарезал.
В сторонке разговаривают Жумагазы и Зайкуль.
- Иди, прими участие в заклании. Мне ни к чему.
- Что ты, ойбай?! Сам иди... Я не обижусь...
- Иди, старуха, не робей. Жумекен ведь разрешил.
- Нет, нет, иди ты... Бог примет твою жертву -облагодетельствует...
- Брось... не уговаривай.
- Почему?
- Да не знаю я, как скотину режут... И молитвы никакой не знаю.
***
Из белой отау в переднем ряду вышла, покачивая станом, красотка. На голове голубой жаулык с узорами по краям, с кистями. Синий плюшевый камзол сплошь в драгоценных украшениях, разноцветных подвесках, нашивках и побрякушках.
Постояла перед юртой, оглянулась, позвала:
- Еркежан! Душенька!
Вышла смазливая хрупкая девушка лет шестнадцати. Разодета, разнаряжена с ног до головы. Молодка улыбнулась:
- Пошли за водой.
