Дочери служанки - Сонсолес Онега
Рената,
Если сделаешь, как мы договорились, я оставлю вам в собственность землю, на которой работает Доминго.
Больше повторять не буду.
Не заставляй меня все усложнять. (…)
Хайме зажег сигарету, и комната наполнилась дымом.
– Клара, пожалуйста, скажи мне, куда ты едешь…. – Казалось, он встревожен.
Она уложила в сумку со своими инициалами блузки, юбки, вязаные кардиганы, белье, чулки и пару обуви на смену. И все необходимое для поддержания красоты.
Она перевела дух, прежде чем ответить:
– Нам нужен международный агент, чтобы продвигать продукцию «Светоча» в Европу. Фигероа договорился о моей встрече в Мадриде с лучшим из них. Бельгиец, с которым я увижусь через пару дней.
– Ты намереваешься ехать одна?
– Да. Я еду завтра утром. Так спокойнее, лучше приехать заранее, чтобы не пришлось бежать бегом.
– Ты сама поведешь? Возьмешь «рено»?
– Да.
– Но это может быть опасно! – вскричал Хайме. – Ты уже не в том возрасте!
– Самый подходящий возраст для того, что я задумала. Либо мы выкрутимся, либо конкуренция нас сожрет, – сказала она.
– Клара, послушай меня, пожалуйста, – стал упрашивать Хайме, изменив тональность. – У нас обеспеченное будущее. «Светоч» – преуспевающая фабрика, и ее не нужно развивать, чтобы гарантировать нам пышные похороны. Я не хочу, чтобы мне позвонили среди ночи и сообщили, что произошло несчастье из-за того, что тебе приспичило ехать в Мадрид.
– Такого не будет.
– А если будет? Подойти сюда.
Хайме подошел к ней, и Клара ощутила запах мужчины, которого она так и не смогла полюбить. У нее кровь застыла в жилах. Теперь она знала, что ее брак был не просто аморальным.
Он был преступным.
Слезы покатились по щекам, и боль, которую она усмиряла год за годом, забурлила снова.
– Мне важно только, чтобы курсы продолжали иметь смысл, чтобы все работницы и дети работниц умели читать и писать, чтобы им не надо было протягивать карточку бедняка во время шествия в День волхвов[96] и чтобы юные барчуки не брюхатили незамужних женщин и вдов.
Она закрыла замки чемодана и поставила его на пол.
– Из-за всего этого я хочу, чтобы «Светоч» развивался. Когда я умру, думаешь, мне важно будет, торгуем ли мы с Мадридом или Барселоной? Однако найдутся те, которые вспомнят, кто их вытащил из невежества. Раз уж мы не способны иметь наследников…
Клара стиснула зубы.
– Я не хочу об этом говорить, – сказал Хайме.
– Но это правда.
– У «Светоча» есть наследники. Мой брат Леопольдо…
– А Каталину ты вообще не принимаешь в расчет? – Не ожидая ответа, она продолжала. – Она даже не знает, что является наследницей консервного завода. А тебя ни на йоту не волнует, что происходит на фабрике.
– Клара, пожалуйста… Зачем ты так сердишься?
Она продолжала, не слушая увещеваний Хайме.
– В самом деле, тебе это все равно, потому что ты не знаешь, что такое нищета. Она тебе не известна. Как неизвестно тебе и страдание. Худшее, что с тобой произошло, – это то, что мое тело не смогло дать тебе сына. Ты действительно не знаешь ничего, потому что всю жизнь только и делал, что валял дурака.
Кларе необходимо было выговориться, хотя упреки она делала не по адресу: ее настоящего врага уже не было в живых. Кровь пульсировала в жилах.
– И я никогда не смогу забыть, – она подняла кверху указательный палец, – как однажды ты напомнил мне, что я дочь какой-то там служанки.
Слова замерли у нее на губах.
– Думаю, мне лучше замолчать, Хайме. Завтра я уезжаю в Мадрид.
Она закрылась в ванной, и под шум воды истошный крик раненого животного разнесся по замку Святого Духа.
А в комнате трех крестов наследник семьи Вальдес горько раскаивался в том, что когда-то произнес эти слова.
Глава 41
В сентябре 1963 года, когда начался сезон тунца, Клара выехала из поместья на своем «рено 8» в направлении столицы, пообещав вернуться, и в зеркале заднего вида она еще долго видела Хайме, который провожал взглядом машину, удалявшуюся из Пунта до Бико.
Она едва отошла от долгой духоты над поймой реки, когда серо-бурое небо было обложено тучами, периодически проливавшимися бурными ливнями. Голова у нее все еще была тяжелая.
Она впервые отправилась в такую дальнюю поездку и боялась совершить какую-нибудь ошибку по неопытности. Имея множество намерений, она не знала, какое из них наиболее верное.
«Безрассудство», – сказал Хайме.
Она впервые подумала, что он, возможно, прав, но что было делать. Она никогда не нуждалась в мужчине, чтобы принять решение, так же, как не нуждалась в нем и донья Инес, которая твердо стояла на ногах в этом мире без дона Густаво. И это был ее самый главный завет.
«Я выполнила все задачи, которые она передо мной ставила», – сказала себе Клара.
Однако сейчас ей необходимо было самоутвердиться, понять, кто она есть, когда на заводе она подписывала бумаги и видела в зеркале свое отражение. Она уже не была дочерью Доминго, несчастного охранника, который умер, утопив себя в бутылке, засиженный зелеными мухами, означавшими наступившую смерть.
«Бог мой, так кто же я? – спрашивала она себя, не зная, что тот же вопрос задавала себе Каталина. – Какую цель преследовал дон Густаво, рассказав все доктору? И знала ли об этом донья Инес?»
Она тут же ответила себе: нет, не знала, донья Инес не могла быть настолько в курсе непостоянства своего мужа, которое ей приходилось терпеть во время его двадцатилетнего отсутствия; и еще двадцать лет она терпела его медленное угасание, но, если бы он восстал из гроба, Клара похоронила бы его вторично.
Она сосредоточилась на дороге, но доктор Вьейто то и дело оказывался рядом.
– Ты ничего не подозреваешь, Клара? Не привлекает ли твое внимание какая-нибудь деталь, пусть самая незначительная?
– Нет, нет и нет! – выкрикнула она. – Только проклятое письмо!
Сознание захватила буря эмоций, от которых мурашки побежали по коже. Клара представления не имела, каковы будут последствия признания доктора Селестино.
Она проехала городки Канда и Падорнело и, преодолев горный хребет Гудинья, через несколько мгновений выехала за пределы Галисии. Пейзаж представлял собой плоскогорье, высохшее после июля и августа, что было типично для Кастилии. До сих пор она не видела огромных равнин этих провинций, и ее взгляд отдыхал на холмах, увенчанных средневековыми замками.
Впервые в жизни она почувствовала себя свободной, и ей захотелось, словно юному жеребенку, пуститься в галоп по асфальту и забыть и о поместье, и о «Светоче», и о Пунта до
