Игра в прятки - Лора Джонс
– Эта шавка, – шипит Жозеф, указывая на Пепена, – останется в вашей комнате. Я не желаю, чтобы она появилась на вечере, как в прошлый раз. Вы слышите? Если понадобится, в день бала я посажу ее под замок.
– Вы ничего подобного не сделаете.
– Прикусите-ка лучше… – продолжает Жозеф, грозя мне пальцем.
– О, ради всего святого! – Я направляюсь к лестнице, но муж, громко топая, преграждает мне путь и припирает меня к кованым перилам. – Хорошо, хорошо, Пепен останется в моих покоях. Очень мне хочется, чтобы он отирался возле этого отребья.
Жозеф, по-видимому, удовольствовавшись этим, покидает меня, и его шаги стихают в коридоре. Я поднимаю руки к голове, а когда опускаю их, на пол падает целая прядь волос.
Трехцветное знамя: синий
Лара
Мадам взлетает по лестнице, прижимая к груди своего песика. Через несколько секунд наверху захлопывается дверь ее спальни. Для меня это знак, что сейчас ее нельзя беспокоить, один из многих уроков, усвоенных мною на собственном горьком опыте. Я в нерешительности переминаюсь у подножия лестницы, раздумывая, не пойти ли в свою комнату, чтобы заняться ожидающей меня там горой шитья, но затем понимаю, что не имею ни малейшего желания это делать. Я замечаю, что к сизому подолу моей юбки прицепилось несколько прядей волос мадам, таких светлых, что они кажутся почти белыми.
Я слышу приближающиеся шаги и решаю, что это кто‑то из слуг, но, обернувшись, вижу Жозефа, который с виноватым видом маячит у меня за спиной.
– Надеюсь, что ты ничего не слышала, – тихо произносит он. – А если и слышала, то я приношу свои извинения. Пожалуйста, не обращай на нее внимания.
Я всё слышала. Слышала, как мадам назвала меня любимицей Жозефа. В этом, как и во многом из того, что она говорит, была доля правды, которой хватило, чтобы ранить меня. Ведь Жозеф и впрямь заказывал для меня одежду у couturière. Правда, как уверяет тетушка, лишь потому, что мадам слишком расточительна и ей нельзя доверять кошелек. Тетушке Бертэ не хуже Жозефа и остальных слуг известно, какой недоброй может быть хозяйка.
– Ничего страшного, – уклончиво отвечаю я. – По-моему, люди, подобные мадам Ортанс, обычно просто одержимы страхом. А еще они несчастны, и трудный характер – это их способ выживать. Получается замкнутый круг: они причиняют страдания другим, потому что боятся, что их самих заставят страдать. Это их способ защиты. Как у тех ручейников на реке.
Я задумываюсь о гневливости Софи и брюзжании мамы. И вдруг замечаю, какое красноречие я неожиданно проявила, пусть и не осознавая этого. Жозеф явно ошеломлен. Затем он мягко продолжает:
– Словом, как я уже сказал, ты, разумеется, не обязана присутствовать на балу, но я надеюсь, что ты придешь. Я… э… рад, что все последние годы ты была рядом. Это всё упростило.
Я улыбаюсь и благодарю его; он с минуту колеблется, веки его слегка подергиваются, будто он раздумывает, не добавить ли что‑то еще. Нельзя отрицать, с тех пор, как я пошла в услужение к мадам, Жозеф неизменно добр ко мне. С такой безжалостной и язвительной хозяйкой хорошо иметь в замке еще одного, кроме тетушки, друга, в своем роде союзника.
– Мне пора, – говорит Жозеф, удерживая мой взгляд еще секунду, прежде чем удалиться в сторону кабинета, когда‑то отцовского, а теперь занимаемого мсье Оберстом-младшим.
Понимая, что меня ничто уже не держит в вестибюле, а идти больше некуда, я направляюсь в башню. Я думаю о том, что только что сказала Жозефу, и вспоминаю, как Софи прокралась сюда много лет назад. Как бы редко мы с ней сейчас ни виделись, я все равно ощущаю смятение, пылающее и клокочущее в ее душе, едва не переливающееся через край. Я беспокоюсь, что в один прекрасный день оно прорвется наружу, и тогда Софи совершит еще какой‑нибудь опрометчивый поступок, который окажется непоправимым.
Я начинаю подниматься по винтовой лестнице, постепенно замедляя шаг. Все эти годы я служила мадам, безропотно исполняя все приказы. И неукоснительно сберегала свое жалованье. Полагаю, отложенных денег хватит, чтобы обеспечить маме безбедную старость. А я сделаю то, о чем думала уже несколько месяцев. Спрошу у Жозефа, нельзя ли мне будет вернуться к работе в печатне, если я пообещаю, как положено, официально известить об этом мадам. Я поговорю с ним на следующей неделе. Навряд ли кто‑то станет возражать, если я соглашусь подождать, пока мне подыщут замену.
Войдя к себе, я поворачиваю ключ в замке, удостоверяюсь, что дверь заперта. И подхожу, уставившись прямо перед собой, к столу у окна, на котором сложено шитье, чтобы взгляд случайно не упал на обои. Я годами совершенствовалась в этом искусстве. Но все же бывают мгновения, когда мне не удается отделаться от этих навязчивых пурпурных узоров, и тогда мадам Жюстина напрочь исчезает с обоев, а ее место занимаю я. В таких случаях меня, как и прежде, бросает в дрожь, пульс учащается, и, хотя с головой много лучше, я смирилась с тем, что вижу на обоях странные вещи, – вероятно, это последствия неудачного падения с папиного фургона. И как бы ни пугала меня эта мысль, возможно, так будет всегда. Я на это обречена.
Я сажусь за стол и изучаю первую вещицу, которую мне предстоит заштопать. Но, протянув руку за нитками, чувствую, как дыхание у меня учащается и волоски на спине встают дыбом. В подобное состояние я впадаю по меньшей мере раз в день. За мной определенно наблюдают. Я оборачиваюсь на дверь. Она по-прежнему заперта. А единственный ключ от нее, не считая того, который тетушка Бертэ постоянно носит при себе, сейчас у меня.
Я бросаюсь с двери и, прижавшись к ней спиной, с бешено бьющимся сердцем оглядываю комнату. Здесь, наверху, никого нет, здесь никогда никого не бывает. И это самое жуткое. Я слышу, как по очереди, начиная с противоположной стены и далее по прямой, поскрипывают половицы, вижу, как они шевелятся одна за другой. Точно некто невидимый и неведомый шагает по комнате, направляясь прямо ко мне.
Весенний бал
Март, месяц спустя
Софи
Я стою в печатне, среди толпы из нескольких сот человек. Сегодня вечером помещение приобрело совершенно иной вид, яркий и праздничный. Рабочие столы убраны, колонны перевиты гирляндами из весенней листвы,
