Дорога радости и слез - Донна Эверхарт

меня не беспокоило столь сильно, как раньше. Мне придавала силы мысль о том, что скоро я поем. Ближе к вечеру ветер стих, ну а я принялась за строительство шалаша. Некоторое время мама за мной наблюдала, а потом, к моему изумлению, встала и принялась помогать.

– У меня по-прежнему такое ощущение, что скоро пойдет снег, – сказала ей я.

Она вскинула голову и посмотрела на небеса, затянутые бугрящимися свинцовыми тучами, напоминавшими набитые до отказа мешки, которые вот-вот готовы лопнуть.

К вечеру мы закончили работу, успев сделать все, что нужно. Я взяла стеганое одеяло и аккуратно растянула его по доскам, образовывавшим стену шалаша. Потом мы с Лейси набрали сосновых веток и соорудили из них лежанку. Поверх нее я расстелила одеяло. Теперь шалаш немного напоминал уютную небольшую пещеру. Я отправилась к костру. Мама помешивала в кастрюле веткой. Беличье мясо уже стало отходить от костей. Мама достала самые большие из них, и мы их старательно высосали.

Когда пришла пора есть, мы не торопились. Вместо того чтобы быстро умять ужин, мы старались его поглощать как можно медленнее. Мы смаковали каждый кусочек, а насыщенный вкус мяса показался мне столь чарующим, что едва слезы не навернулись на глаза. Покончив с едой, мы залезли в шалаш. Вскоре повалил снег, и окончательно стемнело. Снег шел густой, пышными хлопьями, и я испугалась, что все наши тяжкие труды пойдут прахом. Вскоре все оказалось укутано белым покрывалом. Поскольку я лежала ближе всех к выходу, в какой-то момент мне пришлось выбраться наружу, чтобы подбросить дров в костер. Я взяла сосновую ветку и попыталась стряхнуть снег с крыши нашего шалаша. Если снег подтает, то стеганое одеяло намокнет и станет таким тяжелым, что крыша может не выдержать. Шалаш, конечно же, был неплох, но только вряд ли бы выдержал толстый слой мокрого снега или сильный ветер.

Поскольку у меня никак не получалось уснуть, я стала следить за тем, как кружатся и падают снежинки. Снегопад кончился где-то около полуночи. Я снова выбралась наружу, снова подбросила дров, снова стряхнула снег с крыши. Когда я залезла обратно в шалаш, то уже не чувствовала от холода ног. Я придвинула их как можно ближе к пламени и держала ноги так, покуда не отогрелась. Если бы в тот момент откуда ни возьмись показался папа на грузовике, я бы ни секунды не задумываясь залезла к нему в кабину и сказала: «Поехали отсюда». Вечерний снегопад был лишь началом. Он только припорошил землю – выпало всего сантиметров шесть, не больше, и это притом, что зима еще толком не началась. Долго мы здесь не протянем. Теперь это представлялось очевидным даже мне.

Наконец, меня сморил сон. Наступило утро, и когда я открыла глаза, мне пришлось сощуриться – столь ослепительно сверкал снег под лучами солнца. Я почуяла запах кофе. Мама? Не может быть. Чтобы выбраться наружу, ей пришлось бы проползти по мне и Лейси. Я высунула голову наружу. У костра на корточках сидел папа и что-то готовил в сковородке. Пахнуло беконом. Судя по виду папы, ему пришлось несладко. Его одежда, совсем как наша, была вся в грязи. Завидев меня, он улыбнулся. Я выбралась наружу и подошла к нему, чтоб он смог меня обнять.

Папа кивнул на шалаш.

– Я знал, что могу на тебя рассчитывать.

От этих слов мне стало теплее, чем от огня костра.

Я махнула рукой в сторону развалин сарая.

– Он просто взял и рухнул. Часть досок я пустила в дело, а остальное – сложила в кучу.

– Ясно.

– Дул сильный ветер. Наверное, поэтому сарай и упал.

– Он и так непонятно на чем держался. Рано или поздно это должно было случиться.

Он потыкал в бекон, перевернул его, после чего потянулся к мешку, что стоял рядом, и достал оттуда яйца. Я едва в обморок не грохнулась при мысли о том, какая сейчас вкуснятина получится. Я так давно не ела яиц, что сперва подумала, что они мне мерещатся. Я уставилась на них, чувствуя, как рот переполняется слюной. На краю леса стоял Пит и с деловитым видом лизал кусок соли. Его здоровенный язык то проходился по куску с боков, то скользил по самой его верхушке. Папа не забыл даже о старом муле.

Папа разбил яйцо о край сковородки.

– У тебя получилось починить грузовик?

– Получилось. Он на дороге, до него рукой подать.

– Пап, а откуда у тебя вся эта еда и соль?

– Заработал. Я из-за этого так задержался. После того как я починил грузовик, я помог одному мужику отвезти лес и кое-какие припасы в Черри-Гэп. Он со мной расплатился едой. А соль мне дал другой мужик. У него корова во время наводнения погибла, так что соль ему теперь без надобности. Видишь? Вот о чем я постоянно говорю. Безвыходных ситуаций не бывает.

Я уставилась на еду с тем же выражением, как вчерашняя волчица на белку. Живот без умолку урчал.

– А чем вообще занят народ? Много людей осталось без крова?

– Очень много. Кто-то уехал. Кто-то пытается отстроиться. С материалами напряженка. Сложно достать.

– И что мы будем делать? Мы уедем?

– Думаю, что да.

– А как же Пит? Как мы его тут бросим?

– Ничего с ним не случится. Мустанги на западе вполне себе переживают зимы. Ты о Пите не переживай зря, он сам о себе позаботится.

Услышав наш разговор, из шалаша показалась мама. Они с папой молча обнялись. Может, мама про себя и корила папу за то, что он ушел, но теперь, когда он вернулся, она его простила.

Разомкнув объятия, папа сказал:

– Значит, так, сейчас завтракаем, а потом собираем все, что может пригодиться, и уезжаем.

Отчасти я ожидала, что мама начнет возражать и говорить, что она никуда не поедет, но этого не случилось. Она казалась совершенно измотанной, словно все ее желание спорить сгинуло вместе с рухнувшим сараем. Впрочем, может, мама и была права, когда говорила, что сейчас уже совершенно неважно, что мы предпримем. Я забралась в шалаш и принялась расталкивать Лейси. Она лежала ко мне спиной, и потому я не видела ее лица. Когда она не пошевелилась, я склонилась над ней и положила руку на ее бок. Я чувствовала, что сестра еще дышит – медленно и размеренно, словно она все еще крепко спала.

Я снова ее потрясла.

– Лейси, вставай.

Она перевалилась на спину и принялась тереть лицо. Когда сестра на меня взглянула, я обмерла. Спутанные волосы, бледная как смерть, ни кровинки. Я