Георг Енач - Конрад Фердинанд Мейер
По мрачному лицу охотника на оленей, сидевшего против булочника, пробежала странная улыбка. Он бровью не повел, только показал два ряда сверкающих белых зубов и опять сомкнул уста.
Булочник уловил насмешливую улыбку и укоризненно заметил:
– Однако я за скверную его шалость не расправился с ним так, как ты с этим несчастным капралом Генрио, упокой, Господи, его душу… И скажу тебе откровенно: по-моему, это была ненужная жестокость, потому что твоя Брида, которой он строил глаза, женщина строгая и скромная.
Охотник спокойно ответил:
– Не понимаю, право, откуда взялись эти вздорные россказни. Я тогда и на следствии объяснил, как было дело… А произошло это совсем не так, как говорят, гораздо проще. Француз каждый день возился с моим ружьем и все уговаривал меня взять его с собою на охоту за оленями, он, дескать, в этом деле искуснее и опытнее моего. Я взял его с собою. Пошли мы с ним на самую вершину Беверина. Когда мы добрались до ледников, то оказалось, что щели от дождей сильно раздались. Я перескочил через одну-другую довольно широкие щели. Оглянулся – француза не видать. Очевидно, он сделал неловкий прыжок. Так было дело, и так я показал и на суде… Вот свидетель, Амман Миллер.
– Верно, слово в слово, верно, – добродушно подтвердил хозяин.
На несколько лиц, слушавших рассказ гостей, легло не то раздумье, не то сомнение, другие сдержанно и злорадно улыбались.
– Ну, словом, дело прошлое, и никому, в сущности, до этого дела никакого нет, – хладнокровно заметил скотовод. – Надо надеяться, что с Божьей помощью и благодаря стараниям нашего доброго герцога мы через несколько недель избавимся от всей этой оравы… Все это оговорено в договоре, который мы заключали в Тузисе, а договор войдет в силу, как только король подпишет его… Говорят, что герцог сегодня привезет нам подписанный королем договор.
– Если бы он привез его, – медленно протянул живописный крестьянин с горящими глазами и белоснежной бородой. Он все время сидел молча, подперев подбородок толстой палкой с железным концом, и внимательно слушал.
– В этом и сомнения быть не может, – заметил Амман Миллер. – Георг Енач разъяснил нам положение вещей и уверял, что договор никаких возражений при французском дворе не встретит. А он, уж конечно, знал, о чем говорил… ведь он правая рука герцога…
– Вот на одного только Георга я и полагаюсь… Он и нас уверял, когда приезжал к нам в Люнетц, что когда договор будет подписан, мы избавимся от чужеземцев и опять станем свободным народом… Что, он там с офицерами? Я хотел бы сказать ему два слова…
– Там я его еще не видел – ответил Миллер. – Но он уже приехал. Вот его лошадь.
Он указал головой на улицу, по которой конюх вел черную как уголь покрытую пеной лошадь в великолепной сбруе. В толпе перед окнами гостиницы то в одном, то в другом месте мелькала высокая фигура в пурпурной одежде с длинным голубым пером на шляпе. Седой старик быстро вышел в сени. Звучный голос полковника Енача уже слышен был у ворот дома, где его окружила плотная стена людей, засыпавших его вопросами. Едва он вошел в сени, седой крестьянин из Люнетца тотчас завладел им и повел его в общий зал.
– Сюда, сюда, Георг, – говорил он. – Расскажи нам всем, как обстоит дело…
Полковник Енач охотно шел за стариком, и скоро его окружили повскакавшие с мест гости.
– Да что случилось? Отчего это вас вдруг обуял бес сомнения? – воскликнул он, приветливо оглядывая людей, с напряженным вниманием ловивших его слова. – Вы хотите знать, подписан ли договор? Конечно, подписан. Я сейчас только приехал из Финстерминца, где пришлось улаживать всякие пограничные недоразумения. Я ничего нового еще узнать не успел. Но когда я расставался с герцогом, он был уверен в благоприятном исходе дела. Только болезнь может помешать ему прочитать договор публично перед всем народом.
– Послушай, Георг – возразил старик, после краткого раздумья. – Герцога я не знаю, но тебя знаю. Я бывал у твоего благочестивого отца в Шарансе, когда ты еще был таким вот глупым малышом. Тебе я верю, потому что знаю, из какого ты материала сделан… Ты не Планта и не Салис, продающие родину налево и направо. Несчастье, обрушившееся на нас всех, ведь на их совести… Я политических хитростей не понимаю… Но ты на них собаку съел… Эти господа не свяжут тебя по рукам твоим расшитым золотом поясом, а под этой пурпурной одеждой, – он прикоснулся к его рукаву с боковым разрезом, – сердце, надеюсь, бьется по-прежнему для твоей родины и твоего народа… Верни нам прежнюю свободу – с герцогом, если он может тебе помочь, или без герцога, если иначе нельзя… Ты один можешь это сделать…
Полковник, смеясь, покачал головой.
– Эх, старина, как, по-твоему, дела делаются, – сказал он. – Но в твоем доверии ко мне тебе раскаиваться не придется. Оставайтесь здесь… Быть может, я сегодня же вечером привезу вам желанную весть…
– Черт побери!.. Да ты не туда попал, – услышал Енач за собою веселый голос. – Тебя давно ждут с нетерпением!..
И высокий могучего сложения офицер увел Енача в противоположный зал, где его встретили шумными приветствиями.
Он раскланялся на все стороны и тотчас покрыл своим голосом все голоса:
– Прежде всего объясните мне, что привело вас сюда и зачем вы стянули в Домшлег ваши отряды? Быть не может, чтобы герцог дал такое приказание… Тише, Гулер, ты уже кипятишься… От тебя я толку не добьюсь… Граф Траверс, объясните вы, пожалуйста, в чем дело.
Граф, еще молодой человек, с четким смело очерченным лицом итальянского типа, объяснил, что они все сильно встревожились, получив весть о смерти герцога. Ведь он один своим честным словом служил им ручательством в том, что им выплачена будет сумма, превосходящая уже, как известно Еначу, миллион золотых, на содержание войск… Расплачиваться с солдатами пришлось бы тогда им, а это совершенно бы их всех разорило. И они решили на будущее время оградить себя от возможности всяких печальных случайностей. Потому-то они и оставили свои посты, с тем чтобы вернуться обратно на границу лишь тогда, когда французская казна уплатит все, что им следует. К счастью, слух о смерти герцога оказался ложным, но, уже раз снявшись с мест, они постановили не возвращаться обратно и ходатайствовать перед всеми ими высоко чтимым герцогом на исполнении их справедливого требования.
– Военный казначей Ласньер, – прервал графа Гулер, – предложил нам подачку – каких-то тридцать три тысячи золотых, чтобы отвязаться от нас, но мы,
