Вологодское разорение - Александр Владимирович Быков

– А вот то и значит, – махнул рукой казак. – Зря мы время теряем, нет здесь ничего, обманули нас.

– Рухлядь? – снова повторил поляк. – Какое слово, надо запомнить! Значит, если плохо, то рухлядь.

– Ваша милость, вельможный пан, поймали дьяка, сюда ведут, он-то точно знает, куда казна делась.

Вскоре привели на веревке Истому Карташова. Перед этим его сильно били: пытали, где спрятаны богатства.

– Живот или смерть? – спросил поляк Истому.

– Мне теперь уже едино, как помирать, но лучше сразу, пан разбойник.

– Я есть польского короля офицер. Вор – это ты: ты от государя своего Ладислава отложился, грязный смерд! Где казна, отвечай, – получишь смерть легкую. А нет, так зажарят тебя живьем хлопцы и собакам отдадут, ну?

– Нет ничего! – замотал головой Истома Карташов. – Не было казны в Вологде никогда – подводы пришли с пустыми ларями. Казна в другом, в надежном месте, а тут только пустые коробья и старые порченые меха.

– Рухлядь? – снова спросил поляк.

– Хлам, а не рухлядь, – через силу ответил дьяк. – Так что кончайте скорее, ничего не добьетесь.

– Вельможный пан, люди говорят, что какие-то подводы с добром тайно вывезли и разгрузили в монастыре, что в трех верстах от города на Прилуке.

– За мной! – закричал поляк.

– Пустое, ваша милость: там уже готовы к осаде и пищали в бойницах: не подойти, посекут картечью.

Офицер остановился, обернулся к дьяку, скомандовал:

– Этого на костер, пусть перед смертью подумает, кому надо служить.

Истому Карташова выволокли к воротному столбу, привязали накрепко, обложили соломой и подожгли. Он кричал, но недолго – как только клубы дыма скрыли от глаз фигуру дьяка, замолк, задохнулся смрадным дымом.

Атаман Баловень со своими черкасами, захватив брошенные на берегу лодки, переправились через реку и напали на вотчину архиерейскую, Никольскую владычную слободу.

Архипастыря взяли прямо в летней горнице, потащили к Баловню.

– Ну что, изменник, признаешь вину? – спросил казацкий главарь Сильвестра.

– Как смеешь ты, безродный, со мной говорить,! Я – князь, князь церкви нашей и тебе не ровня!

– Ха! – воскликнул Баловень. – Так и я князь, а вот мое войско, – обвел нагайкой стоявших вокруг казаков. И город Вологда теперь мой, а не твой! Нынче князей развелось – всех не упомнишь, вот только что князя Григория Долгорукова кончили со товарищи, другого князя, Ивана Одоевского, ищут.

– Так воевода убит? – понуро опустил голову архиерей. Надежда на освобождение пропала.

– Я его пристрелил, как пса шелудивого, – хвастливо ответил Баловень. Казаки вокруг захохотали. – Могу и тебя на встречу с ним отправить. Не желаешь, поп?

– Я Владыка Вологодский и Великопермский, – пробормотал Сильвестр. – Ты должен говорить со мной с уважением, ты же не поляк – значит, православный. Господь тебя покарает, если не отпустишь его верного слугу.

– Господь меня покарает, слышали, хлопцы?

Казаки снова засмеялись.

– Да знаешь ли ты, чернец, что для нас в аду всегда казан с кипятком припасен: как попадет казак в ад, так черти его и туда! Так что мы готовы, не боимся, правда, хлопцы?

Казаки загудели.

– Сказывай, где казна государева и где твои припасы денежные хранятся?

– Про государевы запасы не ведаю, а мои вы найдете в келье.

– Врешь, черноризник! Какие подводы в монастырь отправили, с чем?

– Так всякое, оброчный доход.

Сильный удар в скулу прервал архиерея.

– Не выдашь, где казна, запытаем, на плети твою шкуру порежем, на мелкие кусочки порубим и псам скормим. Такой смерти хочешь? Без покаяния и домовины?

– Ты не посмеешь – сам свейский воевода Понтус де ла Гарди мне честь оказал! Когда крепость Олонец их королю сдавали, отпустил с миром со всем клиром и животами.

– Нам Свеи не указ, у нас другой король, он приказал вас, изменников, покарать безо всякой пощады.

В горницу вошел еще один станичник:

– Мы, атаман, все переискали: нет тут денег, ну разве что малая малость, – казак высыпал из мешка на блюдо пригоршню копеек.

– Это что за деньги, как у ярыжки?

– Это келейное, про домовой расход, – дрожащим голосом сказал Сильвестр.

– Вижу, что не то, – поморщился Баловень. – Хлопцы, вяжите чернеца покрепче и ведите его в губную избу, там будем суд вершить.

Глава 12

Матрену Мологину погром застал на пути в церковь к заутрене. Она прижалась к забору, когда мимо пронеслись всадники с пиками, потом спряталась в придорожной канаве. Она видела, как со стороны, где находился ее двор, стали подниматься дымы. Значит, казаки уже там. Что делать? «Спасаться в храме, – решила Матрена, – в церкви они тронуть не посмеют, убоятся гнева божия». Она подобрала подол и поспешила к главному храму Вологды – Успенскому Софийскому собору.

Двери были открыты. Народ, спасаясь от разбойников, стекался под своды храма. Громко молились, жгли свечи у каждой иконы. Особенно много было народу у чудотворного образа Успенья Богородицы. Молитвы возносились, в глазах людей были и страх, и надежда на божью помощь.

Послышался окрик, и в храм прямо на коне заехал чубатый казак.

– Матка боска, да тут богато! – крикнул он, глядя на церковное убранство.

– Не сметь! – к казаку бросился бородатый мужик – тот, что накануне пел в кабаке злые припевки про царей и бояр. Он кричал басом, и в каждом уголке храма его вопль отражался от стен и гулко вторил по закомарам[54]: «не сметь!…сметь…еть».

Казак ударил басистого мужика булавой и рассек ему голову. В соборе пролилась кровь. Черкас свистнул, вслед за ним в церковь въехали другие казаки, и началась бойня. Народ кинулся врассыпную; кто не успел, того убили или, поймав петлей, захватили в полон. Матрена, запутавшись в полах одежды, упала, сверху ее придавили мертвые тела.

Вскоре храм остался пустой и беззащитный. Казаки принялись его грабить, сдирали с икон серебряные оклады и привески, складывали в притороченные к седлам сумы блюда и потиры.

Закончив дело, один из них крикнул:

– Зажигай, уходим!

Подпалили сразу в нескольких местах. Огонь стал медленно разгораться, высокие потолки принимали клубы дыма, но внизу, у самого пола, еще можно было дышать.

Как только казаки покинули собор, некоторые тела зашевелились, кто-то встал и пошел, кто-то пополз к выходу, а те, кто не в силах был двигаться сам, звали на помощь.

Матрена, почуяв дым, тоже вылезла из своего страшного убежища.

– Горим, православные! – закричала она, хотя и без того всем оставшимся в живых было ясно, что собор вот-вот падет в огненном пламени.

– Спасайте образ чудотворный! – крикнула Матрена. Она подбежала к иконе Успенья, попробовала достать ее из тябла[55].