Когда была война - Александра Арно
В гостиной Дарья Максимовна открыла дверцу старенького шкафчика и вытащила старый пыльный альбом. В нём хранилась вся её жизнь, запечатлённая в чёрно-белых кадрах на прямоугольных кусочках картона. Большинство из них были уже совсем старыми – мутными, с надломами.
Последние фотографии были цветными. Вот она с сыном и дочерью, а вот с внуками – прелестной Машенькой и красавцем Максимом, названным в честь любимого дедушки. Отец успел дожить до его четырёхлетия.
А вот последнее отцовское фото. Он, уже совсем старик, стоит, отдавая честь, на параде. На груди – ордена и медали, выправка, несмотря на более чем преклонные годы, бравая, офицерская, взгляд ясный. Таким он и был до последнего своего дня: бравым и красивым офицером.
Дарья Максимовна подхватила альбом подмышку, поправила на плечах шаль и вернулась на кухню. Болела спина, ныли кости в ногах. Через месяц ей должно было исполниться семьдесят шесть лет – не юбилей, конечно, но на празднование уже были приглашены все друзья и родственники.
Девушка из организации «Бессмертный полк» приехала ровно через двадцать минут. Стройная и белокурая, она чем-то напоминала саму Дарью Максимовну в молодости.
– Здравствуйте! – с порога затараторила она. – Мы так рады, что вы согласились! Не так много осталось тех, кто видел войну своими глазами, и ваша история очень ценна!
Дарья Максимовна жестом пригласила её войти. Девушка скинула с ног кеды и шагнула в прихожую. Они прошли в кухню, где на столе уже стояли вазочки с печеньем и конфетами, а в кружках остывал свежезаваренный крепкий чай.
– Присаживайтесь. – Дарья Максимовна кивнула на стул. – Что вы хотите услышать?
Девушка села, расстегнула свою маленькую лакированную сумочку и вытащила блокнотик и карандаш. Шлёпнув их на стол, она закинула ногу на ногу и с улыбкой посмотрела Дарье Максимовне прямо в глаза.
– Всё, что вы помните.
Дарья Максимовна помолчала. С каждым годом восстанавливать события в памяти становилось всё труднее – сказывался возраст. Она взяла чайную ложечку, помешала чай и, осторожно стряхнув с ней капли, положила на салфетку.
– Первое, что я помню… – начала она.
– Ой, забыла представиться! – воскликнула девушка и протянула через стол руку. – Я Катя. Волонтёр.
Дарья Максимовна пожала её ладонь и продолжила:
– Первое, что я помню – это эвакуация. Нас везли куда-то в полуторках… Сильно трясло. Было зябко и сыро. Мама укрывала меня каким-то одеялом, и почему-то мне кажется, что оно чем-то жутко воняло. – Дарья Максимовна улыбнулась и, безошибочно раскрыв альбом на нужной фотографии, повернула его к Кате. – Смотрите. Это мои родители сразу после того, как поженились.
С потрескавшейся от времени фотографии на Катю смотрели два счастливых улыбающихся лица: молодой человек с густой гривой тёмных волос и юная девушка с точёным овалом лица и большими глазами. Он – в лейтенантской фуражке, она – в пилотке. Белокурые волосы собраны в строгий пучок, гимнастёрка застёгнута на все пуговицы.
Катя достала мобильный телефон и вопросительно поглядела на Дарью Максимовну.
– Можно я?.. Ну, для истории?
Дарья Максимовна кивнула. Катя щёлкнула камерой телефона, а она продолжила рассказ:
– Мама была связисткой, а отец служил в стрелковой дивизии. Они поженились в сорок третьем году, и в том же году мама погибла.
– Подождите, – изумилась Катя и быстро пролистала свой блокнотик назад. – Но ведь вы родились в сороковом?.. Ваши родители поженились, когда вам было уже три?
– Нет, – покачала головой Дарья Максимовна. – Слушайте, раз уж пришли за моей историей…
***
Март, 1943 год.
Даша плохо помнила отца. Впрочем, и мать она уже начинала забывать.
Отца Даша не видела года три – с тех пор, как он ушёл на фронт, а маму вот уже почти два месяца. Хмурые злые солдаты, которые постоянно кричали на них по поводу и без и замахивались палками, увели её куда-то, и больше она не вернулась. Даша каждую минуту ждала её появления, лелеяла в душе надежду на скорую встречу, не желала сдаваться и верить во что-то плохое, но даже уже и её детское сознание понимало: мать не вернётся никогда. Потому что оттуда, куда её увели надзиратели, не возвращался никто.
Теперь на жёстких, прогнивших деревянных нарах Даша спала одна. Точнее, с ней рядом лежали, вынужденно прижимаясь друг к другу из-за жуткой тесноты, не меньше десятка человек, но она даже толком не знала их имён.
В бараке страшно воняло застарелым потом, нечистотами и ещё чем-то противным и кислым, одеял и подушек не было. Спать разрешалось всего лишь по четыре часа в сутки. Даша даже не снимала свои порядком протёртые и изношенные полосатые штаны и рубашку с красным треугольником на нагрудном кармане – потому что на построение по утрам нужно было выбегать не мешкая. Малейшее промедление могло сильно разозлить и без того постоянно злых эсэсовцев, а на одевание ушло бы время. Да и попросту холодно было спать без одежды.
Особенно эсэсовцы почему-то не любили их, детей. Даша поняла это интуитивно и сразу, едва их только сюда привезли, и тут же спряталась за маминой юбкой, испуганным зверьком выглядывая из суконных складок. Мама ласково погладила её по волосам и крепко прижала к себе. Рядом с ней Даша не боялась совсем ничего, но теперь её не было…
Самыми страшными были собаки – настолько злющие, что, едва только завидев человека, они тут же начинали с лаем рваться с поводов. Однажды Даше довелось увидеть, как эсэсовец спустил две таких на какую-то девушку. Кто-то зажал Даше глаза ладонью, но она всё же успела увидеть, как овчарки с громким рыком вгрызаются в её горло, как валят на землю и как рвут кусками белую худую шею. Кровь брызнула фонтаном и растеклась, впиталась в голую чёрную землю на плацу перед бараками, где утром и вечером проходили построения. Девушка не успела даже пискнуть – только захрипела сперва, а потом дёрнулась словно в конвульсиях несколько раз и затихла.
Эсэсовец обвёл строй своим злым взглядом, что-то быстро сказал и ушёл, стуча начищенными до блеска сапогами по асфальту. Овчаркам снова прицепили поводки и
