Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Дединка сглотнула; Торлейв всем телом ощущал, что она дрожит и часто дышит, не то от холода, не то от волнения. То льнет к нему будто поневоле, то снова хочет отстраниться.
– Говори! – ласково шепнул он. – У меня здесь друзей, кроме тебя, не так уж много. Кому еще я могу верить?
– А мне, стало быть, веришь? – Ее шепчущий голос дрожал.
– Ты мне подсказала на посиделки проситься. Сам бы не додумался.
– Орча с утра велела: киянина не звать. А я и подумала: не будет по-твоему. – Дединка хохотнула. – Вот и подсказала…
– Так и теперь подскажи.
– В том обозе была челядь, – зашептала Дединка, очень тихо, прижавшись щекой к его щеке. Торлейва пробирало острое влечение, несмотря на холод и необходимость думать о деле; мельком он отметил, если кто-то их все-таки здесь увидит, на то и подумает. – Равдан-воевода всякую зиму в Белую Вежу гонит обоз с челядью и хазарам сбывает.
– Но у них нет докончания… – шепнул Торлейв.
– С каганом нету, а с торговцами челядью есть. Они до Белой Вежи не доходят, на Дону где-то встречаются, у люторичей. Люторичи кагану дань платят, туда их купцам путь открыт. А возит он самый дорогой товар – девок молодых и отроков здоровых. Много серебра, бают, выручает за них.
– Товар где берет?
– Где сумеет, там и берет. У радимичей, я слышала. Он сам хоть и нарочитый муж, а с вилькаями до сих пор дружен. С ними в набеги ходит сам. К нам, на Оку, дальше на восток, куда придется. Захватят девок голов двадцать, везут продавать. С серебром возвращаются, меж вилькаев делят. Они из лесу богатые приходят и на Равдана молятся, как на солнце красное.
– А что же князь? Знает?
– Еще бы. Сам с каждой головы шеляг-другой имеет. А наши бойники вздурясь решили тот полон отбить, себе невест раздобыть без вена. Да не поглянулось богам это дело, сами в полон попали и чуть к хазарам в челядь не уехали. Мой вуй приезжал выкупать их, да Станибор потребовал таль. Они ведают: еще раз тронут его обоз, я и Хотимка тоже в Белую Вежу уедем.
– Ну уж нет. – Торлейв прижал ее к себе плотнее, чувствуя, что это была бы его собственная потеря. – И что же – навек у вас уговор?
– На три зимы поколь.
– Эта третья?
– Да…
Неподалеку послышался говор: две-три женщины шли от гридницы в поварню. Торлейв и Дединка застыли, как неподвижные тени, почти не дыша, хотя здесь их никак не могли увидеть.
– Это Хлина! Пора мне… хватятся, искать будут…
Торлейв застыл в нерешительности: тянуло ее поцеловать, но стыдно было пользоваться тем, что ей некуда деваться.
– Да и тебе, – добавила она. – Орча не глянулась, теперь Острю на тебя напустили. Но эта хоть девка добрая.
«Мне не нужна ни та, ни другая», – хотел сказать Торлейв, но сдержался. Тогда пришлось бы сказать, а что ему нужно, но этого он и сам не понимал. Его влечение к Дединке было похоже на сильный ветер – мощный, порывистый, но неведомо куда стремящийся. Такого узла, где нити их могли бы соединиться, впереди не просматривалось. Куда летит ветер, в чем его цель?
Пока он думал, Дединка наклонила голову, пряча лицо, и отодвинулась, освобождаясь из его объятий.
– Ты уж выбери какую-нибудь из них, – сказала она на прощание. – А со мной гулять не думай – доброго дела не выйдет. Да и уот![812]
Она скользнула прочь и пошла вдоль задней стены поварни.
– Стой! – окликнул Торлейв. – Кости свои забыла.
Фыркая от сдержанного смеха, Дединка вернулась, нашла в темноте на земле поднос с костями и поспешила прочь. Торлейв остался стоять, даже когда она исчезла и шаги ее стихли. Высокий рост, худоба, быстрота движений, удивительный говор, сумерки предзимья – все это придавало ей нечто колдовское, сходство с теми жрицами Мары, что собирают обгорелые кости с погребального костра. С малой богиней по имени Долговязая Пятница – пугалом нерадивых девок. Тетка ее – вещунья в большой славе, как сказала Остромира, статочно, и племянница в ту же версту…
Подумав об этом, Торлейв содрогнулся – ощутил, что холод пробрался под две рубахи и выстудил изнутри. Но даже зябкое чувство близости Нави не могло угасить его влечение. Такое же, что посылало в путь витязей из сказаний, чтобы странствовать три года и добраться до Кощеева Подземья…
* * *
В гридницу Торлейв вернулся как раз вовремя: Остромира уже искала его. Когда они выходили со двора, их догнали еще три-четыре девушки, с ними и Дединка. Торлейв небрежно кивнул ей – если бы совсем не заметил, девки бы решили, это неспроста, – но дальше до самой полуночи замечал только Остромиру. Сегодня он развернулся: рассказал про золотой меч, научил всех здороваться по-гречески, а потом выучил девок одной киевской игре с поцелуями. Вечер прошел весело, и Торлейв удалился из беседы любимцем свинческой молодежи. Девки, казалось, наперегонки в него влюблялись, парни были не так довольны его успехами, но мирились, понимая, что за одних и тех же невест им с киевским гостем соперничать не придется.
После веселья за полночь проснулся Торлейв поздно: челядинки уже принесли завтрак, княжьи отроки сели есть, а он все спал на том же помосте, где на краю сидели его бережатые. Хорошо, что Агнер приберег для него каши и хлеба, иначе пришлось бы кланяться ключнице, Хлине, чего-нибудь просить.
– Вижу, погуляли вчера весело, – улыбнулся Станибор. – Как тебе наши девки – хороши? Может, и приглядел себе кого-нибудь? – Князь даже подмигнул, прекрасно зная, что выбор у гостя невелик, приглядеть себе Торлейв может здесь лишь одну из двух девушек. – Ты уже не отрок, небось, мать все понукает жениться? Я женился, года на три был тебя моложе, да, Прибыня?
– Это у славян парню долго гулять не дают, а у русов и варягов не торопятся, – сказал здешний боярин, Вигхард, сам из варягов. – У славян человек не считается взрослым без женитьбы, а у северных людей – без опыта путешествий и сражений. Представь, что Годфред Грозный явился бы осаждать Париж, а ему сказали бы, что он еще слишком молод
