Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов
– Опять раскидалась! – бормочет дремлющая Ольга и снова укрывает Аниску.
Невдалеке от них, положив морду на лапы, лежит Нюхозор. Длинный ременный поводок от ошейника Нюхозора Ольга петлей затянула на запястье руки. А ночь такая дремотная, тихая, благоухающая ароматами медового кипрея и хвойного леса. Серп луны скрылся за горизонтом тайги, звезды горят все ярче и ярче. А вокруг темно-темно!..
Спит Ольга. Но по-прежнему бодрствует Нюхозор. Вот он привстал на свои упругие лапы, навострил уши, вытянулся в струну и зырится куда-то в черноту мимо высохшего на корню кедра… Где-то хрустнула сухая ветка. У Нюхозора шерсть на шее поднялась дыбом. Не зря же природа наградила собаку всеслышащими ушами, видящими во тьме глазами и острым чутьем! Нюхозор чует приближение того, кто выстрелил в него не менее десятка раз и кто его ранил.
А вблизи похрустывает и похрустывает…
А вокруг темно-темно…
Ременный поводок натянулся, дернул Ольгу за руку. Ольга проснулась, подползла к собаке. Погрозила Нюхозору пальцем, как учил ее Семен Данилыч, и цыкнула в торчащее ухо:
– Т-с-с…
А Нюхозор повизгивает, тянет поводок. Впервые дрессированная собака не слушается приказов хозяйки.
«Да что это он, сдурел, так дергается? Еще спрыгнет». Думая так, Ольга забыла о том, что Нюхозор ранен. И ранен тем, кто сейчас крадется во тьме…
Где-то совсем близко зашумела высокая таежная трава. Нюхозор вздрогнул всем телом и в следующий миг стрелою слетел куда-то вниз, в темноту, вырвав поводок из рук Ольги…
И опять, как и прошлой ночью, выстрелы и надрывный лай Нюхозора шагах в двадцати от избушки.
Аниску разбудили выстрелы. Маленькая золотоискательница задрожала всем телом.
«Опять Имурташка!..» – пронеслась в голове страшная догадка, и она вскрикнула:
– Мама!
– Молчи ты, господи! Лежи тут! Укройся!
– Не ходи туда, мама! Не ходи!
– Отстань! Или ты не в тайге живешь? – пристыдила строгая мать и, не подставляя лесенки, по углу торопливо спустилась на землю. Аниска завернулась с головою в одеяло, уткнулась лицом в подушку, а согреться не может, дрожит. Она слышит выстрелы, лай Нюхозора, и ей кажется, что все это происходит где-то тут близко, рядом с избушкой, у сухого кедра…
И вот – снова утро.
Так же, как и вчера, поднялось солнце над величавым Сафьяновым хребтом. Только не багряное, а ясное, теплое. И все-таки это солнечное утро было не веселым, а грустным.
Ольга давно сидит на кедровом пне, все в той же брезентовой куртке, перепоясанной патронташем, думает. Черные брови сдвинуты. Она смотрит в одну точку, куда-то себе под ноги, и думает о том, что делать дальше. Оставаться в Сафьяновой рассохе опасно, и бросить ее тоже нельзя. Как быть? Вот если бы здесь был Никита!..
Аниска греется у костра. За две эти ночи у маленькой золотоискательницы впали щеки, ввалились глаза и под глазами круги. Да и глаза ее, эти васильковые, синие глаза, больше не поблескивают, они усталые, тусклые.
Страшной была эта ночь. Ольга расстреляла почти все восемьдесят патронов, заряженных пулями. Ни одной птицы не осталось в кедраче близ избушки. Все разлетелись. А пришелец, похожий на Имурташку, все же ушел.
Невдалеке от костра, под старой лиственницей, где еще раннею весной Ольга била первый пробный шурф, издыхает огненно-рыжий, пятнистый Нюхозор. Он то поднимает голову и долгим взглядом смотрит на хозяйку, словно кается в том, что ослушался ее приказа, то опускает голову к земле, пробует подняться на ноги и даже поднимается, но тут же падает.
Он ранен смертельно. И все-таки он добрел до избушки.
– Собирайся в дорогу, Аниска, – сказала Ольга, поднимаясь с кедрового пня. – Что ты раскисла-то? Или ты не приискательница?
Аниска взглянула в лицо матери… Нет, не шутит. Лицо серьезное, даже суровое.
IX
Ольга двинулась в путь с Аниской через седой Налимий перевал к Верхнему Сисиму, где работала в эти дни разведывательная партия Никиты Корнеева.
На сопке Налимьего перевала, пока отдыхала Аниска, Ольга долго смотрела в сторону Сафьянового хребта. Издали, за двадцать верст, хребет был виден еще лучше, чем вблизи. Утопающий в сизоватом августовском мареве, лиловый-лиловый, увенчанный золотистым облаком, касающимся его обгорелого гребня, он манил к себе. Ольга видит огромное седло в хребте. Это седло – начало Сафьяновой рассохи. Там оставлены ею разработанные шурфы, избушка, прозрачноводый Налимий ключ. Да разве она покинула бы это местечко, если бы не явился он, этот непрошеный пришелец? К осени она довела бы разведывательную работу до конца, а там, на будущий год, в Сафьяновой рассохе началось бы строительство и был бы открыт новый прииск. Большой Сафьяновый прииск! Он будет. Ольга не уходит навсегда из тайги. Ольга решила побывать у Никиты… И долго она смотрит в сторону Сафьянового хребта. Ее карие глаза щурятся, они немножечко грустны.
Ольгу не пугают дебри девственной хмурой тайги – она знает ее! Не страшат ее большие таежные переходы – ей ведомы тропы, затеси и тропинки! Не подстережет Ольгу хищная рысь на дереве – у Ольги зоркий, таежный глаз! Ее не испугал пришелец, похожий на Имурташку, – она умеет драться! Не осудят Ольгу на прииске словоохотливые бабы и приискатели – она умеет молчать и вовремя отвечать! Но есть в характере Ольги уязвимая сторона.
«Приди-ка я на прииск сейчас, – размышляла Ольга, – как бы попетушился батя!..» Она знает, как встретил бы ее отец, бывалый бодайбинский приискатель. «Говорил я тебе, глезко и ухабисто на приискательском деле? То-то и оно. А ты все сама! Вот и нарвалась. Верно, не поманит больше в Сафьянову рассоху?»
Ольга горда.
Пусть никто не знает, как тяжело ей одной в тайге! Пусть никто не догадывается, как болит у нее порой сердце!.. Пусть видят все, как она весела, счастлива! А плакать?.. Кто не умеет плакать? И разве одни бабы плачут?
Аниска крепко спит. Солнце склонилось за полдень. Надо идти. До Верхнего Сисима еще более двадцати верст. Ольга разбудила дочь. Аниска подняла грустные васильковые глаза на мать.
– Болит у меня все. Ой, как болит!..
– Что у тебя болит?
– И
