Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов
Положение поистине угрожало катастрофой, и Ермолаеву было отчего приходить в ужас.
«И как я допустил все это? – думал он. – Почему я не предусмотрел этот проклятый ураган? Что будет мне за потерю шести тысяч мериносов? Погиб я, погиб! И все мои фронтовые заслуги полетят к черту. Какими глазами будет смотреть следователь на мои ордена? «Там вы хорошо воевали, – скажет. – А здесь вы завалили весь район. Совхоз. Область». Так и будет говорить… Нет, не бывать этому!» – упрямо возразил себе командир и обратился к чабанам:
– Как думаете вы, овцеводы?
– А чо тут думать? Надо искать. Дурнина-то зарядила на неделю. Не переждешь. Надо искать.
– Да, искать. Все будем искать! – подтвердил Ермолаев.
И вскоре все чабаны и управляющий, с ними и я, выехали верхами в дымящуюся от липкого снега высокогорную степь.
3
Так прошло двое суток. Ни Саши, ни отар мы не обнаружили. А буран уже затихал. В полдень на третьи сутки ветер стих и снег перестал падать. Навалило его даже в степи по колено. Встречаясь после бесплодных поисков, мы не разговаривали. Многие из нас были твердо убеждены в том, что и Саша, и овцы погибли. Но где? В каком овраге замело их снегом? Разве скоро найдешь их на территории совхоза в сто двадцать семь тысяч гектаров?
Вечером мы четверо снова выехали на поиски в разных направлениях. Подо мною на этот раз был ленивый длинногривый пегий мерин. Он тащился нога за ногу и, как я его ни подхлестывал плеткой, только махал куцым, обрезанным хвостом и, зло всхрапывая, не ускорял шагу.
Настала ночь. Ясная, звездная, с морозцем. Ледяная корка снега похрустывала под стаканами копыт грузного мерина. Кое-где одиноко жались у оврагов белые березы, и так же белел запорошенный снегом мелкий кустарник.
До полудня я перевалил Фомичев хребет и ехал склоном горы в направлении станции Шира. На соседних с «Георгиевой Косой» фермах знали о происшествии с отарами. Более ста человек искали маленькую Сашу с ее отарами в эти дни.
На одной из ферм у подножья Фомичевой горы мне посоветовал старый чабан круто изменить направление и выехать к 42-му конезаводу, что отстоял в двадцати километрах от «Георгиевой Косы». Я так и сделал. Проезжая угрюмые овраги, я подавал голос и стрелял дуплетом из ружья. Степь и горы отвечали на мои выстрелы слабым эхом. А Саши, Саши и здесь не было.
На усадьбе 42-го конезавода я обогрелся у сторожа конюшни и подался в обратную сторону через Орлиный перевал.
Предутренние звезды тускнели. Подмерзший снег звонко хрустел. Усталый мерин, отвалив голову, плелся так вяло, что я не был уверен, что он на ходу не спал, убаюканный моим напевом. А я тихонько напевал:
По Дону гуляет
Казак молодой.
О чем дева плачет
Над быстрой рекой?
И так без конца одно и то же. Разумеется, передо мною плачущей девы не было, но все-таки для вдохновения и бодрости я пел именно о ней. Иначе я уснул бы в седле и свалился в снег, чему весьма обрадовался бы ленивый Пегашка.
И вдруг из Орлиного оврага раздался звонкий призывный детский голос:
– А-у-у!..
Я так и подпрыгнул в седле.
Пришпорил Пегашку и ответил:
– Са-аша-а!
– Сю-уу-ды-ы! Зде-еся-а!
У Пегашки навострились уши. Он, вероятно, никак не ожидал такого рьяного нападения с моей стороны. Я немилосердно хлестал его по бокам, стремясь поскорее выехать на голос по склону оврага. Чем дальше, тем все более и более суживался овраг.
Вдруг я увидел: навстречу бежал кто-то маленький, чуть отличимый от снега. Это Саша, Саша! Она что-то кричала, махала руками. Но какая она маленькая!
Встретились.
Сначала она напугалась. Остановилась в трех шагах от меня, присмотрелась и дрогнувшим голосом спросила:
– Вы… откуда?
– Да не бойся меня, Саша, – успокоил я. – Разве ты меня никогда не встречала? А я думал, ты такая большая: всех знаешь и ничего не боишься.
– Я и не боюсь, – ответила Саша. – Да вы, одначе, агроном? На бахчах я вас видела. Помню, за арбуз вы ребят гоняли.
– Было дело, – признался я.
Я осмотрелся. Впереди овраг как-то чудно овалом закруглялся. В этом округлом тупичке было застоговано в трех скирдах сено. Травы в оврагах всегда в пять раз больше, чем на горах. Вся площадь от первого стога и до овального тупичка оврага была забита овцами. Кругом на снегу лежали какие-то неподвижные темные пятна. Эти пятна оказались обыкновенным сеном. Оказывается, Саша кормила овец все эти трое суток.
Мы развели яркий костер из сена. И только тогда, при свете пылающего костра, я хорошенько разглядел маленькую Сашу, дочь чабана Горина. Это была девочка с приятным обветренным лицом, курносая. Черные спутавшиеся волосы закрывали ее высокий лоб. Пытливые, слегка щурящиеся впалые глаза следили за каждым моим движением, точно она изучала меня. Маленькие кисти рук она прятала в рукава летнего пальтишка и зябла.
В сумке у меня нашелся хлеб, сахар и ветчина. Жаль, не было кружки, чтобы вскипятить снеговой воды. Впрочем, и закуски оказались пока ненужными. Саша уснула, сидя у костра. Я поднял ее на руки и, пробираясь среди овец и наступая на них, отнес под стог и уложил на сене.
Утром после раздачи корма я задумался, как мне доставить Сашу на ферму за двадцать километров? И что делать с овцами? Вероятно, следует выехать за помощью на ближайшую ферму. Так и решил. Саша выслушала меня и ответ дала неожиданный.
– Нет, не поеду, – сказала она. – Мне так было тяжело во время бурана. Я думала – где-нибудь умру. И овцы. Они такие непослушные. Теперь я никуда не уйду от них. Вы поезжайте на ферму, к нам. Мама-то, однако, плачет? А я тут подожду… – И, взглянув на меня, вздохнула: – А ведь они чуть-чуть не пошли к Мертвому обрыву. Ох, как я испугалась!
– К какому Мертвому обрыву?
– Да у нас там, на ферме. За осенним стойбищем сразу. Там давно как-то, говорят, все овцы разбились.
– А как же ты этих удержала, Саша? – спросил я, удивляясь хладнокровию маленькой Саши и ее рассудительности.
– Да как?.. Трудно было, а удержала. Их ведь много. Три отары, да еще нагульные. И вот как они пошли туда к Мертвому обрыву через ложок, я еле-еле обогнала их. Они уж поднимались на другую сторону ложка. А за ложком сразу обрыв. Они все сгрудились, жмутся друг к другу и ни туда ни сюда. А ветрище гонит к обрыву. Они всегда
