В долине солнца - Дэвидсон Энди

Он положил бургер и сложил над ним руки домиком.

– В чем дело? – спросил он.

– Что именно?

– Каждый раз, когда мы встречаемся, у меня такое чувство, что я все больше от тебя отдаляюсь. – Он развел руками. – Как будто ты отсвечиваешь где-то на дороге, а я тебя никак не догоню. Бывает, я сам себя спрашиваю: может, это я где-то не туда свернул?

Помешкав, она подалась вперед и коснулась его руки.

Он будто бы этому удивился.

Она сжала его руку и, встретив его взгляд, произнесла:

– Иногда мне правда нужно, чтобы меня спасли. Но не как ты думаешь. Бывает, мне просто нужен друг, больше, чем кто бы то ни было. Больше, чем Иисус, муж или чем тот парень, который помогал мне с бассейном. Может, есть и еще что-то, что мне нужно, просто я об этом не знаю, но это не должно никак влиять на завтрашний день рождения Сэнди. Или на то, чего я испугалась, когда проснулась сегодня утром, и мне до сих пор страшно, сама не знаю почему. Но сейчас, когда я сижу тут с тобой, мне уже не так страшно. Так, может, это для тебя что-то да значит?

Он накрыл ее руку своей и, кивнув, ответил только:

– Мне жаль.

– Не жалей, – сказала Аннабель. – Просто будь моим другом.

Так они посидели некоторое время, пока солнце нагревало жестяной навес над ними, и из окошка, где девушка в бумажном колпаке подавала рожок обмакнутого в шоколад мороженого старику в комбинезоне, доносился запах готовящегося мяса. По дороге разъезжали машины, одни направлялись в город, другие на гравийную стоянку, где были припаркованы фургон и пикап Калхуна. Еще несколько скворцов скакали, клюя жучков, сверкая пурпурными головками на послеполуденном солнце.

Проспав всю субботу, вечером Тревис спустился к офису кемпинга и купил в автомате пачку сигарет. Затем сел на заднее крыльцо своего кемпера и закурил.

Голод съедал его, будто зубам не оставалось ничего иного, кроме как глодать собственный рот, или как если бы механизм какого-нибудь огромного двигателя вращался лишь чтобы просто шуметь. Голод сопровождался новыми болями в ноге и боку, уже знакомой скованностью в суставах и сухостью кожи. И еще зудом. Со стороны соседей по кемпингу доносились голоса людей, готовивших себе ужин. Тревис чувствовал запах бобов, бекона, хот-догов и видел маршмеллоу, загорающиеся на концах палочек. Он сидел и курил, наблюдая и прислушиваясь, и все это время его желудок не переставал урчать, но вовсе не из-за бобов с беконом.

«Нет, – подумал он. – Нет. Просто жди. Держись. Само пройдет, вот увидишь».

Но он, конечно, знал, что это не так. Зато это терзало Рю – то, что она слышала такие его мысли.

«Не пройдет, – предостерегла она. – Нет. Разве по мне этого не видишь? Я нужна тебе, Тревис. Я нужна тебе, чтобы ты был тем, кто ты есть. Тем, кем я тебя сделала».

Но Тревис не обращал на нее внимания. Он сидел и курил, трясясь от голода. Вскоре кемпинг затих, свет мало-помалу погас.

Он докурил последнюю сигарету и, поднявшись, побрел обратно.

В свою пещеру.

В свою гробницу.

Воскресенье

После церкви Аннабель достала шесть разноцветных рождественских гирлянд из шкафа на чердаке фермерского дома и натянула их вдоль сетчатого забора перед бассейном. Сэнди ей помогал. Он держал гирлянду, будто патронташ, и отматывал матери необходимую длину, когда та его просила. Пока они таким образом двигались вдоль забора, Аннабель продевала шнур в звенья спокойно и терпеливо, как когда-то ее бабушка шила одеяло. Работали они в основном молча. Мальчик вообще помалкивал все утро. Он мало разговаривал за хлопьями и не пел гимны в церкви, что было странно. Аннабель, может, и ненавидела собственный голос, когда пела в церкви, но ей нравилось слушать Сэнди. Поэтому ее огорчило, что в это утро он не пел.

– О чем думаешь, именинничек? – спросила она.

Он ответил медленно и, как обычно, вопросом. Сэнди вообще предпочитал ответам вопросы. Она всегда считала это одним из его лучших качеств.

– Он не вернется, так ведь?

«Он. Ковбой». Но он же не был ковбоем, так ведь? Не настоящим. Как странно. Аннабель удивилась, что не могла вспомнить его имени. Оно вертелось у нее на кончике языка, и только теперь она осознала, что не вспоминала о Тревисе – Стиллуэлле, Тревисе Стиллуэлле – все утро. Ее сердце забилось быстрее, а когда она открыла рот, чтобы ответить сыну…

«Нет, потому что я сказала ему уехать. Потому что от него были проблемы. Большие проблемы».

…то обнаружила, что этого она тоже не помнила.

«Красное», – подумала она, но это ничего ей не говорило.

Кожа, доски, кемпер, пирожное.

Вдруг у нее под джинсовой блузкой выступил пот. В голове у нее было пусто, точно в отбеленном бассейне перед ней, и она опасалась в него свалиться. Она помнила одно: в то утро она видела, как Стиллуэлл стоял в поле и смотрел за тем, как восходит солнце. Продолжая заниматься гирляндами, она дала единственный ответ, в котором была уверена. И произнесла его так спокойно, как только могла:

– Вряд ли.

Мальчик, к ее удивлению, лишь отозвался:

– Может, и к лучшему.

Она опустила гирлянды.

– Почему ты так говоришь, милый?

Он ответил не сразу. Но выражение его лица – с легкой морщинкой на переносице, плотно сжатыми губами – указывало на то, что он принимал решение: какую часть правды ей рассказать? Она видела это выражение в день, когда ее вызвали в школу из-за его драки с Роско Дженкинсом.

– Там было что-то плохое, – сказал наконец мальчик. – В его кемпере.

Аннабель почувствовала, как у нее по рукам и шее побежали мурашки.

Сэнди продолжал развешивать гирлянды по забору.

– В каком смысле «что-то», милый?

– Ничего, – ответил он после небольшой паузы. – Может, мне просто дурной сон приснился.

«Что-то, – подумала она. – Что-то плохое». Но выпытывать не стала. Она рассудила, что лучше действительно считать это просто дурным сном.

– Ладно, – сказала она. – Он уехал. Но у нас тут вечеринка, так что нужно готовиться.

Мальчик кивнул, но даже не улыбнулся.

Когда они закончили с гирляндами, Аннабель протянула провод из бассейна к розетке в портике прачечной. Зажгла ее и обрадовалась тому, что хотя бы половина лампочек была в рабочем состоянии. Пока мальчик ходил от одной лампочки к следующей, шевеля ими, будто это были расшатанные зубы, Аннабель зашла за мотель и оглядела пустое пространство, где раньше стояли ковбойский пикап с кемпером. Позже Диего и Росендо привезут гриль на «Эль Камино». Диего предложил пожарить бургеры с сосисками. Джек Муни должен был приехать в два, наполнить бассейн, разобраться с насосом и сделать все как надо. Аннабель стояла на пустой стоянке для трейлеров и смотрела на пустынные просторы Техаса, где от холмов до грани выцветшего голубого неба простирался кустарник. Те, кто собирался приехать, будут здесь только через пару часов, но пока она была с сыном одна.

«А иногда, – подумала она, – быть одной хорошо».

И безопасно.

В смотровой было холодно даже в тяжелой дубленке, которую Ридер привез из Уэйко. Он снял шляпу и положил ее на ближайший табурет, когда судмедэксперт, мужчина по фамилии Альварес, поднял покрывало, явив мертвую девушку, лежавшую на столе. Ее лицо и часть шеи почернели и обуглились. Кожа на губах расплавилась на зубах. Один глаз отсутствовал: глазница была пуста.

– Мы, кажется, ищем ветер в поле, – заметил Ридер Сесилу в то утро, глядя на присланную по факсу фотографию мертвой девушки, отправленную рано утром.

– Она вроде подходит по всем параметрам, – отозвался Сесил. – В последний раз ее видели в баре.

– Слишком мерзко, – сказал Ридер. – Даже чудовищно.

Зернистая черно-белая фотография была взята из выпускного альбома. На ней изображалась улыбающаяся девушка, которая стояла, прислонившись к дереву.