Приключения среди птиц - Уильям Генри Хадсон
Еще один случай, и снова в поместье в одном из южных графств. На сей раз карт-бланш на отстрел получил джентльмен, особо заинтересованный в сохранении редких птиц, в первую очередь ястребов. Получив у хозяина поместья разрешение ходить где мне вздумается, я хорошо изучил местность и познакомился со всеми смотрителями, наивно (о глупец!) полагая, что они не отважатся нарушать инструкции своего господина. Я сообщил им о паре чеглоков, гнездящихся в группе деревьев на краю сада, и умолял быть осторожными и не перепутать их с ястребами-перепелятниками. В тот же день я рассказал им о паре луговых луней, которых не единожды замечали на лесном болотце в миле от парка. Три дня понаблюдав за ними, я пришел к выводу, что у них в этом месте гнездо. Вдобавок я поведал им о семье больших пестрых дятлов, свивших гнездо в лесу. Смотрители торжественно пообещали мне не спускать глаз с хищных птиц, и, о да, они не спускали! – чеглоки и луни испарились в течение нескольких следующих дней. Но насчет дятлов – насчет дятлов-то они ничего не обещали; так что когда хозяйка попросила помощника смотрителя раздобыть ей красивых птичек – ей захотелось поставить их за стекло, – перст смотрителя указал на ту самую пару дятлов.
На вопрос, докладывал ли я владельцу или арендатору поместья обо всём случившемся, я отвечу отрицательно, и вот почему: такое доносительство вызывает лишь бурю хозяйского гнева в адрес смотрителей и всех сопричастных. Через час буря утихает, и всё идет своим чередом. Я ни разу не слышал об уволенном смотрителе, кроме той истории, когда смотритель, пользуясь служебным положением, из-под полы приторговывал дичью и яйцами. В прочих отношениях руки у смотрителя развязаны, а если нет, он находит способ, как их себе развязать; и больше всего на свете он не любит, когда к нему лезут с советами или, не дай бог, инструкциями, кого он должен охранять. Прикажи ему охранять сову или пустельгу, он тут же решит их перестрелять; а отыщись чудак, который объявит, что хотел бы взять под охрану всё живое, он мигом свистнет банду своих мелких приспешников и бездельников, вместе с которыми устроит генеральную чистку лесной живности, вроде той, что я наблюдал в истории выше. Нет, говорить с владельцами поместий о смотрительском беспределе – пустая трата времени. И разве не их помешательство на тучных стадах дичи, точнее, одной экзотической лесной птичке, которую известный охотник и натуралист горько и язвительно окрестил «священной», – разве не оно ответственно за появление системы с целым классом наемных работников, чьими стараниями поддерживаются условия для этой выродившейся охоты. Определение не мое: я дал слово мистеру А. Стюарту-Уортли, лучшему из известных мне специалистов по данному вопросу, охотнику и автору книги про фазанов, где он мрачно констатирует, что фазанья охота, в том виде, в котором она сегодня повсеместно существует в Англии, – ничего общего с охотой не имеет.
Неожиданным побочным эффектом чрезмерной опеки над заморским видом и последующей неуклонной деградации наших лесных угодий стала нелюбовь, которой воспылали к фазану многие любители природы. Хотя и совершенно бессмысленное, это чувство легко объяснимое – то, что холит и лелеет наш враг или мучитель, неизбежно получает долю нашей ненависти. За себя скажу, что мне противен один даже вид полуручных фазанов из заповедников, этих мерзейших созданий – единственных птиц, которым я страстно желаю исчезнуть с лица нашей земли.
Вместе с тем, встречая фазанов там, где они водятся в относительно диком виде, на равных конкурируя со всеми прочими живыми существами, я испытываю острейшее зрительное наслаждение, особенно в октябре и ноябре, когда меняющийся цвет листвы разом превращает привычный мир в подобие зачарованного царства. Каждый год мы ждем этих перемен и знаем, что они у порога, но всякий раз смотрим как впервые, застыв перед чудесным преображением – великолепием стройных буковых лесов на вершинах и склонах холмов; бесчисленными островками дубов на бескрайней равнине Вельда; торжеством вязов, берез и кленов, и древнего узловатого можжевельника, сплошь перевитого пестрым ежевичником и плющом с малахитовыми, салатовыми и серебристо-серыми, как борода старца, листьями. В таких декорациях фазан уже не кажется пришельцем из какой-то яркой страны, по ошибке забредшим в наши леса и разительно не похожим на прочих куриных с их скромной защитной окраской. Здесь он на своем месте. Самое кричащее тропическое оперение не покажется избыточным в пору, когда солнечные лучи до полупрозрачности растапливают истонченные сухие кроны, сверкающие, подобно цветным витражам; а внизу лесную полянку, на которой сидит фазан, устилает ковер из золотисто-желтых, огненно-красных, медных и ярко рдеющих листьев. В эту пору фазан с природой заодно, он часть этого роскошного карнавала, под стать нарядившийся герой, непринужденно плывущий струящейся походкой или застывший во внимании – с натопыренными ушками, подобранной ногой и вытянутой блестящей шеей. Сколько перьев было затуплено в тщетных попытках написать его словесный портрет, что, возможно, удалось одному лишь Рёскину в абзаце, обобщающем окраску всего фазаньего племени.
Оперение их [это уже Рёскин] преимущественно светло-коричневых оттенков, в аккуратную крапинку, которая им идет, у самых красивых видов переходящую в пестроту, напоминающую византийскую напольную мозаику с уходом в тирский пурпур и лазурь, отраженную в глазах смотрящих.
Увы! Как часто испарялся мой восторг, когда, обозрев фазана во всей славе его цветового великолепия после ежегодной линьки на фоне пылающего октябрьского леса, я воздевал взгляд к далеким горизонтам и голубому куполу, видневшимся сквозь истонченную листву. Как любому человеку, хоть раз побывавшему в краях, не знавших ужасов бесконечной истребительной войны против благородных пернатых, в пейзаже мне не хватало большой парящей птицы – орла, или грифа, канюка, или коршуна, или луня, что без видимых усилий парит на распластанных крыльях или всё бóльшими кругами взмывает в зенит, – этого единственного в живой природе инструмента для расширения перспективы, так, что наблюдателю кажется, будто его самого чудесным образом вознесли на огромную высоту, в то время как голубой купол поднимается в какие-то совершенно непостижимые выси. Парящая точка открывает глазу и уму бесконечность и великолепие зримого мира. Без него голубое небо всегда плоско.
И сегодня, с тоской глядя в безжизненные небеса, откуда исчезли большие парящие птицы, мы не вправе забывать эту цену за наше помешательство на искусственном разведении фазанов.
Глава IX. Усталый путник (Turdus iliacus)
