Золотые погоны империи - Валерий Геннадьевич Климов
Вернувшись к ведущим дружескую беседу Дюжеву и Рохлинскому, я поблагодарил подпоручика за понимание и попросил его никому не разглашать сам факт моей встречи со Шлыковым.
Расставшись с подпоручиком и ефрейтором, я вместе с Рохлинским и нашим водителем заехал, наконец-то, и на моё временное место проживания.
Софи там не было, и я смело зашёл в свою комнату. Взяв из тайника весь ранее собранный мной материал по «Делу о перестрелке» и добавив к нему показания Рохлинского и нашего полкового водителя по плащу с вырванным лоскутом, а также – показания Шлыкова по его поездке с Васнецовым на линию фронта, я вышел из своей комнаты и прошёл во двор дома.
Здесь меня неожиданно окликнула моя «квартирная хозяйка».
Она неторопливо подошла ко мне и ненавязчиво поинтересовалась: почему я отсутствовал столько дней, и буду ли я, через два дня, продлевать найм её комнаты.
Я сказал ей, что пока ничего не могу сказать ей про продление найма её комнаты, так как всё решится в эти два дня.
Выслушав мой ответ, хозяйка согласно кивнула головой и неожиданно тихим голосом предупредила меня, что «моя девушка» (Софи) – «не очень хороший человек». Этот вывод она сделала тогда, когда случайно застала её роющейся в моём офицерском чемоданчике.
От этих слов у меня стало невероятно муторно на душе, поскольку именно сейчас я окончательно убедился в том, что Савельев не ошибся: мадемуазель Моррель – агент… но, вот, чей в большей степени (французский или германский) – станет ясно лишь после допроса Васнецова.
Я тепло поблагодарил хозяйку дома за беспокойство обо мне и поспешил к нашему автомобилю.
Приехав в штаб бригады, я сразу же прошёл в приёмную генерала.
Часовые, теперь, пропускали меня беспрепятственно, так как за первую неделю моего расследования уже успели привыкнуть к моей физиономии.
Регин, как всегда, был на своём месте и, как всегда, был весел и доброжелателен ко мне.
Видя, что я очень спешу, он, не затягивая времени, быстро зашёл к Лохвицкому и спросил у него разрешения на мой проход к нему.
Генерал «дал добро», и я, не успел Регин выйти из его кабинета, буквально, ворвался к нему с офицерским планшетом, полным собранных мной бумаг с показаниями свидетелей по «Делу о перестрелке».
Разговор с Лохвицким получился недолгим, но очень эффективным. Я убедительно доказал ему виновность в измене прапорщика Васнецова и возможную виновность в шпионаже мадемуазель Моррель.
Генерал, не став задавать лишних вопросов, разрешил мне и, по моей просьбе, Рохлинскому произвести арест и допрос Васнецова с обыском в помещении, где он ночевал с другими офицерами из отряда связи и военно-хозяйственной службы, и досмотром его личных вещей.
Выйдя из штаба бригады и захватив с собой ожидавшего меня во дворе Рохлинского, я направился в отряд связи и военно-хозяйственной службы, но, ни в «спальной комнате» его офицеров, ни в хозяйственных помещениях отряда, Васнецова не обнаружил.
На мои расспросы про него «отрядники» сообщили, что он, с утра, всё время был здесь, у всех на виду, а «исчез» примерно с полчаса назад, и почти тогда же, метрах в ста от помещений отряда, в небольшой рощице на пригорке, раздался странный «хлопок», похожий на отдалённый револьверный выстрел. Поскольку, в это самое время их механик заводил ремонтируемый, здесь же, бригадный автомобиль, никто из присутствующих не обратил на этот «хлопок» никакого внимания, и вспомнили про него лишь сейчас, при моём расспросе.
Я с Рохлинским немедленно устремился в указанном «отрядниками» направлении. Но наш стремительный бег, в конечном счёте, оказался напрасным.
Выбежав к опушке рощицы, мы почти сразу увидели лежащего на земле, лицом вниз, прапорщика Васнецова. Под его головой, в области правого виска, расплылось довольно большое пятно крови, а в его правой руке был зажат личный револьвер.
Васнецов был мёртв!
Забрав из его руки револьвер, я лично убедился в том, что из ствола всё ещё тянет едким запахом горелого пороха.
Казалось бы, ситуация – яснее ясного.
Однако, перевернув труп Васнецова на спину, я обратил внимание на неестественное положение шеи покойного. Точно такую же неестественность расположения шеи я видел совсем недавно и у трагически погибшего денщика Ремизова. Странное, если не сказать большего, совпадение!
Всё это, конечно, не могло не навести меня на невесёлые размышления о хорошо спланированных убийствах тех, кто мог «пролить свет» в «Деле о перестрелке».
Осмотрев, тем временем, карманы мёртвого прапорщика и ничего, там, не обнаружив, я дал поручение подбежавшим, вслед за нами, солдатам убрать труп Васнецова с этого места.
Вернувшись, после этого, обратно в отряд связи и военно-хозяйственной службы, я с Рохлинским, первым делом, проверил кровать Васнецова и его офицерский чемодан, но ничего интересного ни там, ни там, не нашёл.
Уже собираясь уходить, я, на всякий случай, отодрал внутреннюю обшивку крышки Васнецовского чемодана и – о, удача – обнаружил там ни много, ни мало, а его собственный дневник!
Романтически настроенный и несколько экзальтированный юноша, и здесь, оказался верен себе. Все его душевные и любовные переживания, а также «подвиги» во имя любви, были им доверены бумаге.
Почти полностью исписанная тетрадь рассказывала обо всём и, главное, недвусмысленно изобличала мадемуазель Моррель, как агента германской разведки.
Растворившись в своей любви к этой профессиональной искусительнице, он и не заметил, как стал «работать» на неё, а, когда заметил – было уже слишком поздно.
В его дневнике прямо указывалось на то, что именно по указанию мадемуазель Моррель он был вместе с ней на наблюдательном пункте 2-го полка и по её поручению, в тот самый «чёрный» для двух наших рот вечер, когда Шлыков подвёз его к передовой, ходил в землянку к Ремизову с подготовленной ею же дезинформацией, а, уйдя от него, ждал, неподалёку, окончания этой нелепой стрельбы по своим, чтобы, опять-таки, по её прямому указанию, ликвидировать его, как свидетеля собственной измены.
Васнецов, в подробностях, описал там, также, и испытанные им моральные переживания по этому поводу, и свои душевные муки, в тот момент, когда, находясь в заднем окопе, готовился к убийству своего боевого товарища, и о том странном облегчении, которое он испытал, услышав о том, что Ремизов застрелился и, тем самым, избавил его от совершения ещё одного страшного греха…
Денщика Ремизова спасло, тогда, по его признанию, лишь то, что
