Мифология советского космоса - Вячеслав Герович
Гражданские инженеры всегда были окружены военными; в их число входили подразделения, обслуживающие стартовый комплекс, военные специалисты, занятые испытаниями ракетно-космической техники, и высшее военное руководство, наблюдающее за пусками. В условиях постоянного общения гражданских и военных в ракетно-космической отрасли возникла любопытная переходная категория «гражданских военных»: так называли военных инженеров, приписанных к группам гражданских инженеров для помощи в разработке ракетной техники231. Ряд ключевых постов в руководстве ракетостроения в оборонной промышленности занимали военные офицеры, для которых было сделано исключение, позволявшее им работать в гражданских учреждениях, одновременно оставаясь военнослужащими232. Профессиональная культура инженеров-ракетчиков была проникнута духом и ценностями военной службы. Но их идентичность оставалась расколотой: приверженность цели создания оружия для защиты социалистической Родины сталкивалась со стремлением осваивать космос. При этом они зачастую рассматривали первую цель лишь как средство для второй.
Инженерная элита: позиция между автономией и лояльностью
Когда уже в постсоветскую эпоху Черток писал свои мемуары, он сформулировал несколько черт, которые, по его мнению, описывали типичных советских инженеров-ракетчиков: они находили смысл жизни в творческой инженерной работе, сочетали техническую работу с организационной деятельностью, несли личную ответственность за результаты проекта, работали в изоляции от своих западных коллег и полагались только на отечественные технологии, работали в сотрудничестве с учеными из других областей и считали себя членами «гигантской технократической системы, теснейшим образом связанной с государством и идеологией социалистического общества»233.
Вера инженеров в технократическую утопию хорошо сочеталась с марксистским взглядом на научно-технический прогресс как фундамент строительства лучшего общества. В отличие от многих писателей, художников и ученых, космические инженеры держались на безопасной дистанции от любых опасных политических тем234. Один конструктор космических аппаратов признавал: «диссидентов среди нас не оказалось»235. Космическим инженерам нужен был советский режим, чтобы претворять в жизнь свои амбициозные космические планы, в то время как режим нуждался в их помощи для усиления обороны и повышения престижа государства. Ведущие инженеры постепенно вошли в политическую элиту страны. Главные конструкторы Королев, Глушко, Янгель и Челомей стали делегатами партийных съездов, а Глушко и Янгель присоединились к правящему ареопагу, Центральному комитету Коммунистической партии.
В своем выдающемся исследовании «Техника и общество при Ленине и Сталине» Кендалл Бейлс отметил «парадоксальную связь» между технической интеллигенцией и советским государством: «Подобно тому как российская аристократия снабжала кадрами высшие уровни царской бюрократии до 1917 года и обеспечивала ядро „критически мыслящей“ интеллигенции в XIX веке, техническая интеллигенция после смерти Сталина являлась самой обширной группой, из которой рекрутировалась правящая элита, и в то же время стала большой частью новой, критически настроенной интеллигенции»236.
Это утверждение выглядит парадоксальным, только если предполагать, что правящая элита была однородна и лишена критической установки. Изучение космических инженеров показывает, что эта самая привилегированная группа советской технической интеллигенции имела расколотую идентичность: замкнутый мир послевоенного ракетостроения усиливал их близость к военным, в то время как работа над передовыми технологиями подпитывала их чувство принадлежности к международной технонаучной элите. Непрерывные споры о военных и исследовательских приоритетах в космических полетах отражали это глубоко укорененное противоречие в идентичности космических инженеров.
Королев и другие главные конструкторы не просто использовали сети личных связей, чтобы выполнять государственные приказы более эффективно. Они использовали эти связи, чтобы рекрутировать новых союзников в реализации собственной программы освоения космоса. Королев конструировал и строил ракеты, которые номинально имели двойное назначение, но фактически гораздо лучше подходили для космических полетов, чем для военных целей. Челомей, напротив, проектировал ракеты под пригодное для хранения топливо, получил поддержку военных и пытался использовать эту поддержку, чтобы продвигать свои космические проекты.
Инженеры-ракетчики в той же мере манипулировали системой, в какой система манипулировала ими. В 1966 году, стремясь обуздать независимую деятельность главных конструкторов, Комиссия по военно-промышленным вопросам установила официальную процедуру, согласно которой главные конструкторы более не могли действовать в обход Комиссии при попытках лоббировать свои интересы. Они обязаны были получить одобрение своих предложений от Комиссии и Министерства обороны, перед тем как обращаться к политическому руководству. Бывший заместитель председателя Комиссии позднее признавал, что, «конечно, не всегда это пунктуально выполнялось»237.
Профессиональные сети связей инженеров-ракетчиков не просто помогали работе советской оборонной промышленности. Они стали каналами, через которые формулировалась, дискутировалась и переопределялась советская космическая политика. Работая параллельно и часто в противовес сложившимся административным иерархиям, главные конструкторы могли разрабатывать и продвигать собственные программные инициативы. Именно их предложения, неохотно одобрявшиеся советским правительством, привели к Спутнику, полету Гагарина и амбициозным межпланетным и лунным программам. Именно их технократическое видение будущего как технологической утопии захватило воображение общества в начале 1960-х годов. По иронии истории, пытаясь избавиться от политического наследия сталинизма, советское общество вдохновлялось продуктами инженерной культуры сталинской эпохи.
Глава 3. «Новый советский человек» внутри машины: инженерная психология, конструирование космических кораблей и строительство коммунизма
12 апреля 1961 года исторический полет Юрия Гагарина в космос потряс весь мир. Толпы восторженных советских граждан высыпали на улицы праздновать это событие. Вслед за этим советская космическая программа смогла похвастаться еще целым рядом успехов: первый групповой полет, первая женщина в космосе, первый полет многоместного корабля и первый выход в открытый космос. Для послевоенного поколения советских людей триумфы космонавтов выглядели как вознаграждение за жертвы военных лет и за лишения сталинской эпохи. «Ну, в детстве, конечно, как в те годы было принято, космос, космос, космос»,– вспоминал представитель «поколения Спутника»238. Согласно опросу 1963 года, советская молодежь считала полет Гагарина подвигом века239.
Космонавты послужили образцами для «нового советского человека», гражданина советского государства будущего. Создание нового советского человека стало частью повестки благодаря новой программе Коммунистической партии, принятой XXII съездом партии всего через несколько месяцев после полета Гагарина. Советская пропаганда ярко изображала космонавтов как героев, бесстрашно летящих в своих космических кораблях
