Третий Рейх. Война. Книга II. Кризис и крах - Олег Юрьевич Пленков
Баррикады разлетались перед советскими танками, будто они были сложены из спичек. Танки с ходу стреляли по зданиям. Такие препятствия, как трамвайные вагоны или нагруженные камнями телеги, расстреливали прямой наводкой. Артиллерия метр за метром стирала центральные районы с лица земли. Как только захватывали очередной район, советское командование перемещало туда огромное количество пушек и «катюш». В Темпельхофе и в Гатове советские пушки стояли колесо к колесу сплошной стеной. То же самое наблюдалось в Грюневальде, в Тегельском лесу, в парках и на открытых пространствах. Ряды «катюш» загромоздили магистрали, они непрерывно испускали потоки фосфоресцирующих снарядов, поджигающих целые кварталы[824].
По всему городу началось массовое дезертирство. Чем глубже красноармейцы проникали в Берлин, тем больше они видели на улицах сброшенных мундиров и повязок, тем меньше фольксштурмовцев оставалось в рядах защитников. Несмотря на дезорганизацию, отряды эсэсовцев, как хищники, прочесывавшие город в поисках дезертиров, пытались взять правосудие в свои руки. Они останавливали каждого, кто носил военную форму, и проверяли его принадлежность к воинским частям. Любого, заподозренного в том, что он покинул свою часть, немедленно расстреливали или, в назидание остальным, вешали на дереве.
Советские войска оттеснили защитников города в развалины центрального района. Чтобы замедлить продвижение наступающих, немцы взорвали 120 из 248 городских мостов. В распоряжении генерала Вейд-линга осталось так мало динамита, что для подрывов пришлось использовать авиационные бомбы. Эсэсовские фанатики уничтожали здания, не задумываясь о последствиях. В результате одного из взрывов был затоплен тоннель, связанный с городским метро. В нем укрывались тысячи гражданских лиц, на путях стояло четыре санитарных поезда с ранеными[825].
К 28 апреля советские войска сжали кольцо вокруг городского центра. Ожесточенные бои шли на окраинах Шарлоттенбурга, Митте и Фридрихсхайна. Открытой оставалась лишь узкая дорога на Шпандау. Несколько опытных соединений Вейдлинга пытались удержать дорогу, несмотря на то что у них практически закончились боеприпасы. Потери с обеих сторон были колоссальными. Улицы были буквально усеяны трупами. Из-за непрерывного артобстрела люди не могли выбраться из подвалов, чтобы помочь раненым друзьям или родственникам, лежавшим совсем близко от них.
Бункер фюрера тоже обстреливали, но он 28–30 апреля еще был сравнительно безопасным местом. Внутри обороны Берлина находилось шесть огромных «зик-куратов» (так в древней Месопотамии называли культовые башни в 3–7 ярусов), которые представляли собой массивные бетонные сооружения. Самый большой из них находился в Берлинском зоопарке: пятиэтажный, высотой в 40 метров. Его стены были толщиной в 2 метра, а все отверстия закрывались тяжелыми массивными дверьми. Наверху располагался гарнизон из 100 человек. Этажом ниже находился госпиталь. На нижних этажах могло укрыться до 15 тысяч человек. Располагая собственным электро- и водоснабжением, этот «зиккурат» был автономен[826]. Туда набилось огромное количество народа — гражданские лица, раненые солдаты, врачи, сотрудники Красного Креста. Двигаться было невозможно, трупы и ампутированные конечности вынести наружу и похоронить было невозможно. Проведя в этих башнях несколько дней, люди сходили с ума. Высунуться даже на мгновение было страшно из-за артобстрела. Вокруг простиралась огромная опустошенная обстрелом территория зоопарка. И среди животных были огромные жертвы — львов застрелили, в гиппопотама попал снаряд…[827]
Впрочем, 12 тысяч берлинских полицейских продолжали оставаться на своих постах, почта функционировала вплоть до последнего дня войны. Рабочие вставали на рассвете, чтобы добраться по усыпанным битым кирпичом улицам до своих фабрик, 65 % которых продолжало работать. Часть Берлинского зоопарка оставалась открытой для посетителей. Чиновникам раз в неделю выдавали лопаты и выводили их на общественные работы по разборке развалин[828].
Немецкие женщины, словно наполеоновские ветераны в битве при Ватерлоо, стойко держались друг друга в очередях за продовольствием. Их не смущали ни огонь, ни осколки снарядов. Никто не хотел покидать своего места. Свидетели утверждали, что некоторые женщины вытаскивали у убитых продовольственные карточки, стирали с них кровь и предъявляли их как свои собственные. Один из мемуаристов вспоминал, что это были те самые женщины, которые совсем недавно бежали в укрытие, едва услышав по радио, что над центральной Германией появилось несколько вражеских самолетов. Женщины стояли в очередях, чтобы получить паек, состоявший из масла и копченой колбасы, тогда как мужчины появлялись здесь только в том случае, если выдавали шнапс. И это было символично — женщины решали проблему выживания, тогда как мужчины старались при помощи алкоголя спрятаться от всего, что происходило вокруг них. «В эти дни я снова стала замечать, — писала одна немка, — что не только мое личное отношение к мужчинам, но и отношение к ним почти всех женщин сильно изменилось. Нам было стыдно за них. Они выглядели жалкими и лишенными сил. Слабый пол. Среди женщин растет чувство коллективного разочарования. Нацистский мир, который был основан на прославлении мужского начала, зашатался и стал рушиться. И вместе с ним рухнул миф о “сильном мужчине”»[829].
В эфире одной из немецких радиостанций прозвучало обращение к женщинам и девушкам Третьего Рейха: «Подбирайте оружие из рук павших и раненых солдат и сражайтесь за них. Защищайте свою свободу, свою честь и свою жизнь!» Немцы были шокированы такими «ужасными следствиями тотальной войны»[830].
Еще более тяжелые последствия «тотальной войны» ожидали берлинское гражданское население с вступлением в город советских войск. В клинике для сирот и молодых матерей Далема все монахини, беременные женщины и молодые матери стали объектом безжалостного насилия со стороны советских солдат. Одна из женщин сравнивала все происходившее в этой клинике «с ужасами Средневековья», другая образованная фрау — с Тридцатилетней войной. В берлинском районе Нойкельн советскими солдатами была убита дочь мясника, сопротивлявшаяся насилию. Одну девушку советские солдаты жестоко изнасиловали, и вся ее семья покончила жизнь самоубийством, а саму ее соседи успели вытащить из петли. Узнав, что ее родители умерли, она впала в прострацию и на вопросы не отвечала[831].
В осажденном Берлине раненым немецким солдатам фактически невозможно было получить помощь в переполненных госпиталях, поэтому многие из них стремились добраться до подвалов собственных домов. Там о них могли позаботиться их матери и жены. Однако это являлось довольно рискованным шагом, поскольку реакция советских солдат на присутствие немецких военнослужащих была непредсказуема. Нередко они воспринимали такой подвал за очередную огневую точку противника и могли забросать его гранатами. Чтобы избежать этого, женщины обычно снимали с раненых военную форму, сжигали ее и переодевали мужчин в гражданскую одежду. Всякое оружие немедленно выбрасывали на улицу: ходили слухи, что всех обитателей дома, в которых находили оружие, русские расстреливают[832]. Ужас перед советскими солдатами усиливался чувством собственной вины.
