Кто? «Генсек вождя» Александр Поскребышев - Алексей Александрович Бархатов
3. Предложить Генеральному прокурору СССР т. Сафонову произвести необходимое следствие по делу пропажи секретных документов в Госплане СССР.
Это должен быть уже окончательный удар по недавнему любимцу, бесповоротно решающий его судьбу. Все ведь знали, как щепетильно и болезненно относится Хозяин к сохранности документов, к режиму секретности, никогда не допуская появления ни одного лишнего экземпляра. Сколько людей уже были сурово наказаны за подобные проступки.
И сколько записок по поводу контроля за режимом секретности, регистрации и возврата документов написано самим Поскребышевым. Его Особый отдел ЦК постоянно обновлял инструкции по работе с секретными документами, шифрованию, архивированию и другим обязанностям, связанным с секретной информацией.
Но пока, до одобрения «инстанции», как в таких случаях именовали Сталина, это лишь проект. Он еще никем не подписан.
После того как Шкирятов вызвал к себе в КПК Вознесенского и ознакомил с итогами проверки, тот написал еще одно длинное письмо Сталину, в котором оправдывался по каждому пункту, либо признавая вину, либо перекладывая на других. Завершил его, естественно, просьбой о прощении:
Обращаюсь в ЦК ВКП(б) и к Вам, товарищ Сталин, и прошу Вас простить мне мою вину, изложенную здесь. Наказание, которое я уже получил, и нахождение длительное время без работы настолько потрясло и переродило меня, что я осмеливаюсь просить Вас об этом и поверить, что Вы имеете дело с человеком, который извлек уроки и понимает, как надо соблюдать партийные и советские законы.
Н. Вознесенский
Прочитав это письмо первым, Поскребышев сразу понял, что никакой решительной роли в деле Николая Алексеевича оно не сыграет. Во всяком случае положительной.
Если бы он признал вину, смиренно покаялся и поклялся в верности еще до этой генеральной проверки… Причем сделал бы это вовсе не так. Увы, гордыня стала его второй, а то и первой натурой! Ну что это? «Наказание, которое я уже получил… настолько потрясло и переродило…» Милый ты мой, какое наказание ты «уже получил»? Сидеть и ждать на шикарной даче или в просторной квартире на Грановского? Это слова не мужа, а избалованного судьбой капризного мальчика, неженки, который просто еще не испытывал ни настоящих наказаний, ни настоящих потрясений. Постоял в родительском углу и все осознал? Разве Хозяина или членов политбюро этим тронешь?
Поскребышев в очередной раз оказался прав. Сталин прочел и произнес всего-навсего:
– Вознесенский, Вознесенский… Весь в этом. Его из деревни гонят, а он в старосты просится.
С письмом все, кому было положено, тоже ознакомились, и вслед за этим на проекте постановления Бюро КПК появились автографы: «за А. Косыгин 12/IX-49 г.», «за А. Андреев». Далее уже Поскребышев своей рукой констатировал окончательный результат голосования: «за: т.т. Маленков, Молотов, Берия, Микоян, Каганович». И, наконец, – «тов. Сталин – за».
Этой осенью Сталин особенно ревностно относился ко всем документам, ежедневно прибывающим фельдъегерскими рейсами из Москвы. И в первую очередь к международным новостям. Поскребышев едва успевал сортировать бумаги по степени важности, уточнять данные, прикладывать свои листочки с рекомендациями. А после снабжать пометками: «утверждено», «сообщено», «ответ тов. Сталина». Все знали, что синий карандаш – это его, Поскребышева. Но сами слова от Хозяина.
При этом в хорошую погоду Сталин предпочитал львиную долю времени проводить не в кабинете за столом с зеленой лампой или с кием в бильярдной, а на воздухе. Практически целыми днями, не торопясь, перемещался он по парку в легком светлом костюме из простенькой «коломенки» и мягких шевровых сапожках. Эвкалипты, пальмы, кипарисы… У него были там свои любимые тенистые места. Ему несли туда и бумаги, и газеты, и чай. Солнце Сталин давно не жаловал. Как и морские купания. Зато ванны с черноморской водой ему были по душе.
А Александр Николаевич пользовался этим временем, чтобы размять затекающие от постоянной застольной работы мышцы, – играл в городки, теннис, спускался вниз поплавать в море.
Городки он любил еще в детстве, правда, в деревне их называли чушками. Но теперь оценил, как с помощью тяжелой биты можно быстро снять психологическое напряжение, тоску, обиду, злость. Ведь на службе порой так хочется широко замахнуться и со всей силы… Но нельзя, никак нельзя. Каждый жест выверен. Там приходится держать в руках себя, а здесь ее – биту. И от души запустить, чтобы вся фигура навылет!
Сталин тоже раньше частенько играл в городки. И играл неплохо. Но в этом году он даже ни разу не подошел к площадке. Гулял по парку, а в дождливое время располагался на громадном диване в кинозале и просматривал хорошо знакомые ему ленты. В его взгляде, походке, в том, как он сидит за столом, на диване или на лавочке, была какая-то сковывающая печать усталости. Он никогда не был особенно многословен, но сейчас обходился самыми минимальными замечаниями. Знал, что и Поскребышев, и Власик привыкли понимать его с полуслова.
По длительности одиноких прогулок, по выражению лица, с которым Хозяин встречает приходящие из Москвы документы, по его реакции, репликам и резолюциям Поскребышев, безусловно, догадывался о настроении, логических построениях и направлении мыслей вождя. Давно, как простой и надежный радиоприемник, как детектор, научился сквозь все помехи ловить от него нужную волну и устойчиво работать в ее диапазоне.
Больше всего Хозяина беспокоило, что он в вынужденно долгих пребываниях на юге теряет привычный контроль за текущим ходом дел, за принятием решений, за ситуацией в партийном и государственном аппарате. Он все чаще и чаще стал говорить о стремлении под видом заботы о его здоровье, по сути, прикрыться им, сделать из него факсимиле, устранить от дел.
Раздражало многое. Генералы и маршалы, которые, завидуя друг другу, интригуя и ревнуя, выпячивая собственные заслуги и принижая вклад других, делят на клочки, растаскивают по своим сусекам единую, великую, народную Победу. Среди книг, выдвинутых в нынешнем году на Сталинскую премию, был роман Эммануила Казакевича «Весна на Одере». Хозяин, как водится, прочел всех претендентов и на обсуждении, говоря, что и роман талантливый, и Казакевич писатель хороший, все же заметил: «Не все там верно изображено: показан Рокоссовский, показан Конев, но главным фронтом там, на Одере, командовал Жуков. У Жукова есть недостатки, некоторые его свойства не любили на фронте,
