Сцены сексуальной жизни. Психоанализ и семиотика театра и кино - Дмитрий Александрович Ольшанский
Человек всегда пребывает в реконструкции прошлого, которое не принадлежит ни хронологической последовательности дат и событий, ни историческому время государств и народов, того прошлого, которое точнее было бы назвать мифическим или фантазийным, нежели историческим. Ведь историческая истина ровным счётом никак не сказывается на судьбе отца Анатолия, тот факт, что его командир Тихон Петрович остался в живых, никак не изменяет хода его жизни, лёжа в гробу он говорит: «Умирать не страшно. Страшно будет перед Богом стоять, грехи давят». Хотя казалось бы, это открытие должно совершить переворот в его мировоззрении и кардинально изменить его судьбу, но этого не происходит, и это свидетельствует об инертности его душевной структуры. Его история не изменяется и не переписывается под влиянием вновь открывшихся фактов. — Потому что прошлого вообще не существует. Оно создаётся самим субъектом.
И отец Анатолий создал для себя идеальное прошлое, к которому можно возвращаться всегда и которое останется неизменным, то прошлое, в канву которого не может быть вплетен никакой инородный элемент, ни один исторический факт, поэтому никто и не может пошатнуть его представления, в котором он видит себя великим грешником, терзаемым чувством вины. Прошлое, отмеченное печатью греха, возвращённое в форме навязчивого вопроса, адресованный мёртвому капитану: «Не знаю, простил ты меня или нет — без этого ни жить, ни умереть не могу», идеального вопроса, потому что на него не может быть ответа — всё это и составляет миф отца Анатолия.
Фигура убитого Тихона прекрасно подходит и для идентификации: он сам принимает смерть так же бесстрашно и почти цинично, как делал это его начальник. Отцу Анатолию необходим мёртвый, то есть молчащий, капитан, который становится и образцом для подражания, и адресатом нескончаемых требований и протезом, поддерживающим душевную структуру отца Анатолия: «Ты ж меня слышишь, Тихон, — говорит он, — ты ж всю жизнь мою знаешь, ты ж знаешь, как замучался я. Не могу я больше, мне жить нельзя и умереть не могу. Братец, да ты ж моя надежда последняя». Если принимать в расчёт, что человека этого больше нет в живых, то желание отца Анатолия становится понятно: он ищет не ответа, но нуждается в том пустом месте, с которым можно разговаривать и постоянно длить своё страдание. Его страдание оборачивается в некую бесконечную перспективу, в которой может продолжаться разговор с мёртвым. Однако именно эта безысходность и востребована, отец Анатолий ищет отсутствующего собеседника, того, который не даст ему ответ и не избавит его от чувства вины. Потому что отец Анатолий желает оставаться виновным вовек, ему это жизненно необходимо. Поэтому следует задать вопросом о том, для чего отцу Анатолию нужна эта фантазия греховности? Что она удовлетворяет?
Несомненно, отец Анатолий ищет признания себя в качестве господина, признания от другого, и делает это так откровенно, что отец Иова уличает его в гордыне: «Почтенных оптинских старцев и тех в гробах хоронили». Тем не менее, он оказывается в полной зависимости от желания отца Анатолия, признаёт в нём богоизбранного Авеля, себя же отождествляет с завистником Каином: «Я ведь тоже хотел, как и ты, — людям помогать. Да не принимает моих жертв Господь». Отец Иов — образ вечного раба, который на протяжении всего фильма ищет себе господина: если в начале он «ради Филарета старается», то в финале картины находит идеал в лице отца Анатолия. Он признаёт в отце Анатолии святого человека, обладателя истины: хотя он корит его за гордыню, но, тем не менее, нимало не сомневается в словах отца Анатолия, что тот умрёт в среду. В глазах отца Иова, Анатолий становится обладателем полноты бытия, тем господином, которому он отчуждает желание и от которого делается зависимым, он готов исполнить любое повеление своего господина: «Ты мне скажи, что ты хочешь? Я всё для тебя сделаю, отец Анатолий», — говорит отец Иов. И он действительно, стремится угадать его желания и угодить любому пожеланию старца: отец Анатолий спрашивает его: «Когда умру, плакать будешь?», отец Иов ничего не отвечает, но воспринимает этот вопрос в качестве приказа, и, выходя на улицу, открывает ящик с рыболовецкими снастями и начинает плакать, как пожелал того его господин, отец Анатолий. И отец Иов несколько раз на разные лады повторяет это признание: «А мне как же жить? Как жить без тебя?» — спрашивает он так, словно отец Анатолий был единственной опорой его существования. Но конфликтная ситуация, которую переживают отец Анатолий и отец Иов, завершается классической эдипальной развязкой — желание господина остаётся неизвестным, в прямом смысле, ложится вместе с ним в гроб, поэтому отец Иов остаётся с неразрешённым вопросом, как же следует жить, чтобы быть угодным господу. С большим старанием отец Иов делает для него гроб, однако отец Анатолий хочет не этого; хотя желание господина и остаётся неведомым, но это не мешает ему переходить по наследству и становиться крестом отца Иова, который он должен будет нести, так же как он тащит крест на могилу отца Анатолия, крест, на котором нет надписей. Отсутствие ответа рождает ту пустоту, которая лежит в основе сомнения и является причиной поиска, столь необходимый в динамике субъекта от позиции эксперта (которую занимает отец Иов в начале фильма) к субъекту расщеплённому; подобно тому, как вопрос Тихону: «Простил ты меня или нет?», вопрос, на который не существовало ответа, составлял каркас душевной жизни отца Анатолия.
Ту же диалектику господина и раба мы видим в отношениях отца Анатолия с отцом Филаретом, который хотя и занимает место формального начальника, при том оказывается в позиции подчинённого и незнающего: «Я человек простой, — обращается он к отцу Анатолию, — мне твои знаки непонятны». Как и отец
