Системный Творец - Александр Сорокин
И тогда я заметил на краях ран, на его коже и на своей собственной зловещие серо-зеленые пятна, похожие на плесень. Спящие почки. Инфекция низкого уровня, подарок когтей зараженных тварей. Её не остановить тряпками и водой. Отчаяние, холодное и острое, кольнуло меня под сердце. И в этой кромешной тьме меня осенило — я был не один.
Только сейчас адреналин начал отпускать и мое собственное тело взорвалось ноющей болью. Каждая рана, каждая царапина заныли одновременно, требуя внимания. Доспехи на мне превратились в липкий, окровавленный лоскут. Но раны Эдварна были смертельными, а мои могли подождать.
Собрав последние крупицы воли, я призвал его. «Мимио!»
Воздух передо мной дрогнул, и на груду соломы медленно, с едва слышным «ми-ми-ми…», опустился мой Помощник. Его свечение, обычно яркое и жизнерадостное, сейчас было тусклым, мерцающим, как угасающая уголька. Он и сам был измотан до предела недавней битвой. Но он был здесь.
«Мимио. — голос мой сорвался на шепот. — Прошу… нам нужна твоя помощь. Очисти нас».
Мимио слабо кивнул своим невесомым телом и медленно прошел в центр сарая. Мягкое зеленоватое свечение, исходившее от него, вдруг усилилось. Оно перестало быть просто светом — оно стало плотным, почти жидким, похожим на медленный, тягучий поток жидкого изумруда. Этот поток растекался по грязному полу, касаясь моих ног и тела Эдварна.
Я замер, затаив дыхание, чувствуя, как усталость и боль отступают перед накатывающей волной целительной силы.
Там, где свет касался нашей кожи, происходило невероятное. Серо-зеленые пятна заражения начали дымиться. Нет, это был не дым, это было нечто иное — тончайшая черная субстанция, похожая на пепел или пыль, которая поднималась из пор кожи и тут же растворялась в ярком свете Мимио, исчезая с тихим шипением.
Эдварн глухо застонал, его тело напряглось от боли, но не от той, что причиняют раны, а от той, что несло очищение. Я сам стиснул зубы, чувствуя, как гнилостная псевдожизнь Леса выжигается самой сутью чистой, сконцентрированной силы природы, которую отдавал Мимио.
Я видел, как кожа на груди эдварна и на моем плече начала менять цвет. Серо-зеленый мерзостный оттенок уступал место здоровому, розовеющему цвету плоти. Крошечные бугорки лопались и исчезали, не оставляя и следа. Воспаление по краям ран спадало на глазах, оставляя лишь чистую, хоть и страшную на вид, плоть. Напряженные мышцы расслаблялись, дыхание из прерывистого и хриплого становилось глубже и ровнее.
Процесс занял не больше нескольких минут, но показался вечностью. Когда последняя черная пылинка растворилась в свете, Мимио пошатнулся и рухнул на солому. Его свечение стало тусклым, едва заметным. Он издал слабое, едва слышное «ми…» и вернулся в топор, истощенный до предела. Но он сделал это. Его силы, даже в таком состоянии, хватило, чтобы выжечь заразу.
Теперь можно было бороться за жизнь, а не медленно умирать от гнили. Одно расстраивало, мой Путь Целителя был способен лишь на подавленин низкоуровневых инфекций, но никак не для излечения тела.
Сейчас же… Вода. Мне нужна была вода и бинты.
Я обыскал сарай с лихорадочной поспешностью. И нашёл! В углу валялась старая, полуразбитая кадка, а в ней — немного мутной, но относительно свежей дождевой воды. Рядом — кучка тряпок, вероятно, когда-то использовавшихся для уборки. Они были грязными, но я тщательно выжал их и прополоскал в воде. Я понимал, что толку от этого было не много, но я делал все, что мог. Все, что было в моих силах.
Я принялся обрабатывать раны. Стирал запекшуюся кровь, промывал страшные рваные отверстия, туго перевязывал их полосками тряпок.
Лишь когда его раны были хоть как-то перевязаны, я позволил себе заняться собой. Со стоном сняв с себя остатки доспехов. Тело покрывали синяки и ссадины, но хуже всего были несколько глубоких рваных ран на боку и предплечье. Они сочились кровью и грязью. Стиснув зубы от боли, я принялся промывать их той же мутной водой. Холодная жидкость обожгла плоть, заставив меня вздрогнуть. Грязь и запекшаяся кровь медленно отходили, обнажая воспаленную от повреждений плоть. Я выжал тряпку получше, и жидкость, смешанная с моей кровью, потекла по руке. У меня не было ни зелий, ни мазей, только этот жалкий, почти символический жест очищения. Я оторвал от менее грязной тряпки несколько длинных полосок и туго, почти до онемения, перетянул самые страшные раны, стараясь хотя бы остановить кровь.
В голове стучала одна и та же навязчивая мысль: «Жалко, что в инвентарь нельзя было класть несистемные вещи!». Вот бы иметь там хоть какие-нибудь лекарства, антисептик, чистые бинты! Но нет. Моя системная кладовая была забита щепой, обломками и прочим хламом, бесполезным в быту. Всё, что у меня было — это грязная вода, старые тряпки и мои руки.
Тело горело огнем, и каждая мышца кричала от усталости. Я едва мог пошевелиться.
Закончив, я отполз к стене и закрыл глаза. Силы окончательно покинули меня. Темнота нахлынула мгновенно, милосердная и безразличная.
Я очнулся от пронизывающего холода. Сарай погрузился во мрак. Сквозь дыры в крыше проглядывали тусклые звёзды. Я сразу же потянулся к Эдварну. Его дыхание всё так же было слабым и прерывистым, но он дышал! Он все еще был жив!
Осторожно, стараясь не шуметь, я ослабил свои повязки, и выполз наружу. Ночь была тихой, но не спокойной. Издалека, со стороны города, доносился приглушённый, но непрекращающийся гул битвы. Осада продолжалась. Значит, уничтожение Оплотов не остановило натиск полностью, а лишь ослабило его. Было горько это осознавать.
Я осмотрел окрестности. Сарай стоял на окраине бывшего поля, сейчас представлявшего собой месиво из грязи и корней. Недолгими перебежками, если так можно было назвать мои медленные движения, прижимаясь к земле, я обошёл строение по периметру, стараясь сделать его менее заметным — натаскал старых веток, прикрыв ими вход. Это была жалкая попытка, но большего я сделать не мог.
Вернувшись внутрь, я прилёг рядом с Эдварном, стараясь делиться с ним скудным теплом своего тела. Его лоб был горячим — начиналась лихорадка. Я снова смочил тряпку и положил ему на голову. Больше я ничего не мог сделать.
Сон снова накрыл меня, как тяжёлое, чёрное одеяло.
Так начались наши скитания. День слился с ночью, время потеряло всякий смысл. Мы провели в этом проклятом сарае, как мне показалось, целую вечность. На самом деле — два, может три дня.
