Алкиной - Роман Львович Шмараков

еще один ключ для любителя навещать чужие сундуки, да третьего дня подковал проезжему коня тонкими гвоздями: поди за ним, да догони проезжего и тоже прибери; а этого верни, откуда взял, покуда у него ноги не растеклись». Оглянувшись на меня, он сказал демону, угрюмо слушавшему его распоряжения: «Обожди, я с тобой договорю», – и кликнул моих провожатых. Подбежали провожатые. Он сказал, указывая на меня: «Это что? Почему у него вся душа в крови? Почему от него живым пахнет, а на плече и на голенях – частицы мяса, не успевшего омертветь? Вы, разбойники, опять его, как белье, выкручивали?» Демоны что-то бормотали в свою защиту, но он только пуще разошелся и кричал на них, как на нашкодивших детей, а утолив свой гнев, велел тотчас отнести меня назад и водворить в тело, ибо-де срок мой еще не вышел и шататься мне тут невместно. Я, готовый уже ко всем строгостям преисподней, никак не ждал такого распоряжения и был полон радости; но глядя на тех, кто стоял поблизости, я заметил, что они смотрят на меня не с завистью, как можно было ожидать, но с благоговением и робостью, и, подозвав одного, шепнул ему в ухо, отчего я им кажусь столь страшен. «Это не из-за тебя, – отвечал тот, – но давно уже стоит за твоею спиною некий человек высокого роста, плешивый и весь черного цвета; он хранит степенное и строгое выражение, но иногда наклоняется к тебе, словно хочет укусить за ухо, а потом вновь выпрямляется с важным лицом, как ни в чем не бывало; мы такого раньше не видали». Теперь и я, охваченный боязнью, попытался обернуться, чтобы поглядеть на него, но как я ни вертелся, мне не удалось его увидеть. Тут-то, по всей видимости, колеблясь меж опасеньем и ликованьем, и обронил я свой пояс с серебряной чеканкой, которого потом хватился и тщетно искал на земле; эта пропажа очень меня опечалила. Меж тем мои демоны торопили меня в дорогу. Феодот с сияющим лицом подошел ко мне, чтобы поздравить, а потом сказал:

«Послушай, дорогой: ради нашей дружбы и тех благодеяний, которые я тебе оказывал, исполни мою просьбу: когда вернешься к себе, не пожалей послать мне кое-что из еды, которая здесь составляет единственную мою отраду и живейшую память. Передать ее труда не составит: тут есть люди, промышляющие тем, что тайком проносят в эти стены что угодно за умеренную мзду; стражники им не препятствуют, ибо состоят с ними в доле».

«С большим удовольствием, – отвечал я: – проси, чего хочешь, и не стесняйся».

«Пришли, пожалуй, молочного поросенка, не старше месяца, да вымя молодой свиньи – я всякий раз, что ни завижу, как шныряют в потемках Евбулеевы свиньи, так мочи нет, хочется свинины; затем пяток дроздов, да если будут черные фиги, возьми немного; ликийской ветчины – тут ее многие вспоминают – и дюжину кунжутных пирожков: надеюсь, они, не в пример нам всем, остынут не раньше, чем доберутся сюда»: и так, загибая пальцы, он перечислил все, чего бы ему хотелось, и повторил, боясь моей забывчивости. Потом он обнял меня и пожелал счастливого пути, велев отправляться поскорее, пока товарищи – то есть вы – не начали меня оплакивать.

Демоны же стояли рядом и поглядывали на меня неприязненно, как на виновника их позора. Когда же мы с Феодотом простились, они подхватили меня и пустились опрометью. Мелькали там и сям вдоль дороги знакомые лица, но остановиться нельзя было. Мы вылетели из ворот, протолкнулись сквозь дыру в земле и скоро были на развалинах усадьбы. Тело мое, однако, слуги успели найти и вышвырнуть за ворота; пара воронов вкруг него гуляла; демоны их отогнали и всадили меня в мое холодное ухо. Я очнулся с нестерпимой болью в голове и, скрываясь от враждебных глаз, чтобы не убили меня заново, побрел к вам, мои товарищи. Вот что со мною приключилось и вот отчего я не участвовал в доблестном вашем деле.

XV

Едва Тетриний закончил свою повесть, со всех сторон на него посыпались насмешки и попреки. Одни разбойники дивились, как он силен врать; другие говорили, что дубина, верно, вышибла у него весь мозг. Наскучив издевательствами, они вернулись к обсуждению своих дел. Недавний успех в разоренной усадьбе растревожил их честолюбие. Предлагалось одно и другое, но вдруг прибежал дозорный с вестью, что невдалеке лесной дорогой проходят два воза с убоиной. Разбойники тотчас подхватились и, велев Тетринию, как ни на что более не способному, охранять пещеру и следить за пленниками, спешно оставили свое логовище. Скоро голоса их затихли. Тетриний сидел близ костра, мотая головою. Я встрепенулся, видя, что настал час попытать счастья.

– Слушай, Тетриний, – окликаю я его, – знаешь, откуда мы пришли?

Он отнял руки от лица и взглянул на меня; я же голосом глухим и важным, словно из погреба, говорю:

– Феодот тебе кланяется и передает, чтобы ты, пока собираешь для него посылку, отправил то из съестного, что у тебя под рукой, а то у него совсем живот подвело. Кроме того, знакомец твой Александр желает тебе здравия и жалеет, что не удалось с тобой перемолвиться, когда ты с такой быстротой покидал преисподнюю, и надеется в другой раз наговориться. Что до твоего черного человека, то он просил передать пояс, который ты на радостях обронил, когда освободила тебя канцелярия; поищи у меня за пазухой.

Он запустил руку мне за пазуху и вытянул оттуда свой пояс.

– Видишь? – говорю. – Ну же, не мешкай, развяжи нас и отпусти, ибо знакомцы твои заждались.

Тетриний, глядевший на меня, словно сова из дупла, опомнился и кинулся нас развязывать. Со стоном мы поднялись и расправили затекшие руки. Тетриний меж тем достал круг козьего сыра и подал мне едва не с поклонами. Я уверил его, что передам все исправно и что Феодот доволен будет если не сыром, то, по крайности, оказанной быстротою и усердием. При всем том я старался не смотреть на Леандра, опасаясь рассмеяться, ибо на лице его было написано такое необъятное удивление, что и Тетриний, будь хоть немного зорче, плутни бы мои непременно заподозрил. С важностью, как послы могущественного царя, вышли мы из вертепа на вольный воздух, и поскольку я видел, что Тетринию любопытство, и самый страх осилившее, велит следовать за нами, чтобы видеть, куда мы денемся из