Моя императрица - Николай Павлович Иванников
Я только вздохнул и покачал головой. Спорить с матушкой было невозможно. После того, как батюшки не стало, и ей самой пришлось следить за всем немалым хозяйством, она очень быстро превратилась в крепкую помещицу, решительно настроенную не только сохранить имеющееся состояние, но и многократно его преумножить.
И у нее это неплохо получалось, следует заметить! Вот только кулаки для этого ей приходилось всегда держать крепко сжатыми.
Молодец у меня матушка все-таки. Другая бы уже растеряла все, что было. Дочерей бы замуж поскорее за кого попало выдала, имение соседям продала бы за бесценок, да переехала бы к сыну в столицу, на его казенное жалование жизнь доживать.
Моя же оказалась не такая. Настоящая хозяйка, крепкая…
Вскоре мы прибыли в Ольшанку. Васька подкатил коляску к вросшей в землю избе с длинной покатой крышей. Окна в доме были распахнуты настежь, светлые занавески на них слабо колыхались от ласкового ветра.
Как только мы сошли с коляски, на крыльцо вышел кузнец Савелий — коренастый мужичок примерно моих лет, но уже с курчавой квадратной бородой и ручищами такими мощными, что, казалось, вложи в них подковы, так он и подковы сожмет, что глины кусок.
— Ну, как дела, Савелий? — спросила матушка, подойдя к крыльцу.
Кузнец устало покачал курчавой головой.
— Плохо, барыня Настасья Алексеевна. Боюсь, кончается Аленушка моя…
Он сморщился весь, вот-вот намереваясь заплакать, но не заплакал, и только плечи его подпрыгнули от громкого всхлипа. Катерина глянула на него хмуро и тут же прошла в избу. Матушка проследовала за ней, а я остался на крыльце. Положил Савелию руку на плечо и не сильно потряс, не зная, что еще можно сделать в такой ситуации.
— Ты, Сава, того… Держись, эта… В жизни всяко, эта, бывает…
Савелий затряс головой, соглашаясь с моими словами, но отвечать не стал. То ли не мог, то ли не знал что. Мы немного постояли молча, а потом из дома выглянула повивальная бабка лет пятидесяти на вид и сказала несколько удивленно:
— Савелий, там барыня молодая воды теплой просит, ей ручки обмыть требуется. Лекарь она, говорят. Сама Аленку твою смотреть будет.
Савелий, кивнув, метнулся в дом, а я же остался дожидаться на крыльце. Проходить в избу мне не хотелось, да и не знал я, будет ли это уместно. Ничем помочь в этой ситуации я не мог, а просто беспомощно смотреть, как постепенно угасает в человеке жизнь, не считал для себя возможным.
Аленку Савельеву я хорошо помнил. Деловитая такая в девках было, все про всех знала и все понимала. Даже читать выучилась! Правда, не пригодилось ей это. Я к ним с Савелием на свадьбу заезжал, когда прошлым летом в имении отпуск проводил, рубль подарил.
И вот надо же — разродиться не может. Плохо это. Бабы обычно мрут, если разродиться не могут. Уж не знаю, сможет ли Катерина чем-то помочь ей, но если не сможет, то очень жаль мне будет Аленку. В детстве, помнится, она за нами на реку бегала, а брат ее, Митька, все прогонял ее прочь, домой спроваживал, чтобы не мешалась нам, мелюзга. А она волком выла в ответ и сопли на кулак наматывала. Смешная такая…
Я поймал себя на том, что улыбаюсь, и поторопился стереть улыбку с лица. Не время сейчас для улыбок. Совсем.
Изнутри послышались шаги, заскрипели половицы. На крыльцо вышла Катерина, а за ней матушка с повивальной бабкой, да Савелий. Все смотрели на Катерину с напряженной надеждой. Она вытирала руки белым вышитым полотенцем.
— Ну? — спросил я.
— Плохо дело, — ответила Катерина, мельком глянув на Савелия. — Ребенок ножками вперед пошел и застрял. Я пыталась его развернуть, но не получилось. Не уверена, живой ли он вообще, но признаков жизни не заметила. Если он умер, то и мамочке недолго осталось.
— А если не умер? — хмуро спросил я.
— Тогда она проживет подольше, если здоровья хватит. С виду она крепкая, вроде. Но все одно: если плод не выйдет, ей конец.
Савелий издал вдруг тонкий протяжный звук, снова сморщился лицом, и плечи его затряслись.
— И что делать? — спросил я.
— Кесарить надо, — сказала Катерина и с прищуром осмотрелась.
— Это как так? — не поняла матушка.
— Операция такая. Разрезать живот поперек, — Катерина провела ребром ладони себе по животу, — потом вскрыть матку и достать из нее ребенка.
— Это что ж — как корову разделать? — выпучила на нее глаза матушка.
— Почти. Только потом все зашить нужно.
— Господи помилуй… — матушка несколько раз перекрестилась.
Повивальная бабка, слышавшая этот разговор, тоже пару раз себя освятила.
— И ты сможешь все это сделать? — спросил я с недоверием.
Катерина замотала головой.
— Я вообще не думаю, что это возможно! То есть разрезать живот и вынуть ребенка — не проблема. Но сохранить жизнь мамочке — тут я уже не уверена. Я не хирург, и здесь нет операционной. Нет, я присутствовала на подобных операциях, наблюдала, даже училась вязать хирургические узлы, но… Сама я никогда не резала человека!
— Это легче, чем ты думаешь, — вставил свое слово я.
— Провести такую операцию в наших условиях почти невозможно! — Катерина повысила голос, явно собираясь поставить точку в этом разговоре. Но вдруг добавила негромко: — Хотя…
Савелий тут же перестал трястись и уставился на Катерину с открытым ртом. И столько мольбы было в его взгляде, столько крика о помощи! Это короткое слово — «хотя» — живительным эликсиром капнуло ему на сердце, и он даже руки протянул к Катерине, надеясь, что вот сейчас она скажет нечто такое, что сможет вернуть ему жену. Щеки у него нервно дергались.
— Хотя? — повторила матушка, чтобы поторопить Катерину с продолжением фразы.
Катерина сунула полотенце повивальной бабке и опустила руки. Помолчала немного, задумчиво глядя на двор. Савелий вдруг вздрогнул без всякой причины и заскулил негромко — от напряженного ожидания слов Катерины, должно быть. И она сказала, ни на кого не глядя:
— Можно вынуть через разрез ребенка, а затем вовсе удалить роженице матку. Кровеносные сосуды,
