Генрих Ягода. Генеральный комиссар государственной безопасности - Леонид Михайлович Млечин

«а) В связи с поступившими новыми материалами о закулисной фракционной работе, главным образом Зиновьева, а также и Каменева признать необходимым применить по отношению к ним более строгий курс.

б) Предложить Орграспреду предоставить Зиновьеву работу вне Москвы».

Зиновьева утвердили ректором Казанского университета. Сталин дал указание государственному издательству: «Можно помаленьку издавать сочинения Зиновьева и Каменева (антитроцкистского характера) и платить им гонорар тоже помаленьку».

Но теперь уже чекисты Ягоды не спускали с них глаз.

Обнадеженные и сохранившие малую толику наивности Зиновьев и Каменев всерьез думали, что Сталин предложит им вернуться в руководство, и составляли список условий, которые они выставят: отдать им Ленинград, ввести их людей в органы печати, сформировать политбюро в прежнем составе…

И тут 11 июля 1928 года член политбюро Николай Иванович Бухарин, напуганный всевластием Сталина, вдруг пришел к бывшему члену политбюро Льву Борисовичу Каменеву и заговорил с ним откровенно о том, что генеральный секретарь ведет страну к катастрофе.

Еще недавно Бухарин выступал против Каменева на стороне Сталина. Но очень быстро Николай Иванович убедился в том, что генсек совсем не таков, каким он представлялся. Они все больше расходились.

Импульсивный Бухарин, не зная, что предпринять, обратился к своим оппонентам. Напуганный Сталиным, он говорил очень откровенно:

– Я со Сталиным несколько недель не разговариваю. Это беспринципный интриган, который все подчиняет сохранению своей власти. Меняет теории ради того, кого в данный момент надо убрать.

– Каковы же ваши силы? – поинтересовался Каменев.

– Я плюс Рыков плюс Томский плюс Угланов, – уверенно перечислял Бухарин. – Андреев за нас… Ягода и Трилиссер – наши…

Алексей Иванович Рыков был главой правительства, Михаил Павлович Томский – профсоюзов, Андрей Андреевич Андреев – членом оргбюро ЦК, а Николай Александрович Угланов – секретарем ЦК и одновременно руководителем московской партийной организации. Фамилии двух видных чекистов звучали особенно увесисто.

Когда Бухарин ушел, Каменев записал всю беседу практически дословно и послал своему другу Зиновьеву. Каким-то образом запись попала и к Троцкому, который увидел в растерянности Бухарина не только свидетельство разлада в политбюро, но и признаки скорого крушения сталинской группы.

В ноябре 1928 года Каменева навестили два сторонника Троцкого. Запись своей беседы переслали Льву Давидовичу. Она оказалась у агентов секретно-политического отдела ОГПУ.

Доложили Сталину.

Само присутствие Троцкого в стране по-прежнему мешало Сталину. Имя Троцкого возникало на каждом шагу и выводило Сталина из себя. 7 января 1929 года политбюро постановило выслать Троцкого за границу «за антисоветскую работу». На тексте пометка: «Выписка послана тов. Менжинскому».

18 января 1929 года Особое совещание при коллегии ОГПУ оформило принятое политбюро решение о высылке Троцкого за пределы СССР «за контрреволюционную деятельность, выразившуюся в организации нелегальной антисоветской партии, деятельность которой за последнее время направлена к провоцированию антисоветских выступлений и к подготовке вооруженной борьбы против Советской власти».

Но бывший председатель Реввоенсовета еще долго присутствовал в политической жизни страны.

6 февраля 1929 года глава ведомства госбезопасности Менжинский и его заместители Ягода и Трилиссер, немало встревоженные всей этой историей, направили Сталину и председателю Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Серго Орджоникидзе заявление о полной непричастности руководства ОГПУ к оппозиции:

«В контрреволюционной троцкистской листовке, содержащей запись июльских разговоров т. Бухарина с т.т. Каменевым и Сокольниковым о смене Политбюро, о ревизии партийной линии и пр. имеются два места, посвященные ОГПУ:

1. На вопрос т. Каменева: каковы же ваши силы? Бухарин, перечисляя их, якобы сказал: “Ягода и Трилиссер с нами” и далее:

2. “Не говори со мной по телефону – подслушивают. За мной ходит ГПУ и у тебя стоит ГПУ”.

Г.Е. Зиновьев. 1924. [РГАСПИ]

Л.Б. Каменев. 1918. [РГАСПИ]

Сохранившие малую толику наивности недавние члены политбюро Зиновьев и Каменев всерьез думали, что Сталин предложит им вернуться в руководство. Пока Ягода их не арестовал

Оба эти утверждения, которые взаимно исключают друг друга, вздорная клевета или на т. Бухарина, или на нас, и независимо от того, говорил или нет что-нибудь подобное т. Бухарин, считаем необходимым эту клевету категорически опровергнуть перед лицом партии.

Просим приложить наше заявление к протоколу объединенного заседания Политбюро и Президиума ЦКК, разослав таковое участникам данного заседания».

Члены политбюро в верности Ягоды, да и Трилиссера сомнений не выразили. Но разговоры – крайне для них опасные – пошли по Москве.

В сентябре 1929 года Ягода уехал отдыхать. Начальник административно-организационного управления ОГПУ Иван Александрович Воронцов 15 сентября информировал его о столичных делах:

«Дорогой Генрих Григорьевич.

Не пишу Вам исключительно по добрым соображениям, не беспокоить, не надоедать, тем более я слышал, что поправляетесь Вы не шибко. К тому же я знаю, что Вам пишут обо всем, что нужно и даже о том, что не нужно (человеку отдыхающему).

Все же я хочу, в самых общих чертах, черкнуть Вам о наших настроениях в связи с последними партсобытиями (перевыборы бюро, районная конференция и т. д.). Райкомовские дела с их оргпоследствиями создали у нас нервозную атмосферу. На мой взгляд, данная обстановка в сущности у нас является рикошетом, представляя отражение тех – райкомовских и больше – процессов, о которых Вы знаете.

У нас же лично в ОГПУ она не имеет под собой никакой серьезной действительной почвы и питается не столько за счет реальных причин, сколько за счет “досужей живости умов” обывателей из ГПУ, любителей помуссировать, раздуть всякую сплетню, подхватить всякий слух. Что касается сплетен и слухов, то они сыплются как из рога изобилия. Кроме того, у нас есть доморощенные “Талейраны”, которые развивают вокруг всяких слухов и фактов мышиную суетню, какую-то младенческую резвость, полагая, очевидно, в этом стопроцентную настоящую политику.

Резвиться – дело неплохое, по крайней мере, это говорит о здоровье, но здесь, в данном случае, эти признаки здоровья без надлежащего внимания фактов обостряют и без того изрядную нервозность и создают ее там, где ее нет. Все это вместе взятое отражается, конечно, на работе аппарата и, кроме того, это стало уже принимать характер достояния гласности вне ОГПУ. Я думаю, что нервозность эта у нас на исходе.

Как Ваше здоровье, я полагаю, что Вы уже успели несколько поправиться и подобреть (от слова добро, а не от слова толстый). Желаю Вам лучше использовать остаток вашего отпуска. Можете не поверить, но все же это доподлинная истина – с нетерпением жду Вашего возвращения.

Ваш Воронцов.

P. S. Что касается ремонта дома № 2, то на душе у меня светло,