Дядя самых честных правил 12. Финал - Александр Горбов
— Дмитрий Иванович, я тебя не узнаю! — Таня улыбнулась, подавая ему руку для поцелуя. — Прямо настоящим придворным стал.
— Ах, Татьяна Алексеевна, — Киж скорчил кислую мину, — вы бы знали, как мне это всё надоело. Ей-ей, иногда хочется устроить дипломатический скандал, чтобы они нам объявили войну. Ух бы я им тогда показал! Но нет, вынужден держать себя в руках на королевских приёмах, улыбаться и кланяться. Видите, во что приходится одеваться? Честное слово, буду возвращаться домой — сожгу все эти тряпки.
— Может, тебя ещё и в карты французы обыгрывают, что ты такой кислый? — я хлопнул Кижа по плечу.
— Ох, Константин Платонович, не травите душу. Указом короля Людовика мне запрещено играть в карты с его подданными. На дуэлях, кстати, мне тоже драться нельзя.
— То есть, миллион ты у них успел выиграть?
— Десять, — скромно потупился Киж, — с половиной. А на дуэлях всего семерых убил, было бы из-за чего переживать.
— Расскажешь потом при случае, как ты тут развлекался. Куда мы сейчас? В посольство около Версаля?
— Там вам неудобно будет, — Киж покачал головой. — Здание крошечное, только посол с секретарём и помещаются. Для вас я купил особняк в Париже. На острове Сите, рядом с собором Парижской Богоматери.
— Не слишком дорого вышло?
— Ерунда, он в счёт карточных долгов пошёл. Прошу вас!
Киж распахнул дверь подъехавшей кареты и поклонился. Затем сел вместе с нами, чтобы по дороге в Париж доложить текущую обстановку. Сначала пересказал мне кой-какие посольские дела, а после перешёл к парижским новостям.
— Всё очень нервно последнее время, Константин Платонович. По сути, во Франции разворачивается полноценный кризис. И политический, и экономический. Там такая дыра в бюджете, что туда поместится пол-Франции и ещё место для средней упитанности министра хватит.
— И Людовик хочет заткнуть эту дыру средствами от продажи Луизианы?
— Думаю, да. Но противников продажи у него в окружении хватает, оттого переговоры и затянулись.
Карета въехала в Сент-Антуанское предместье, и я двумя пальцами отодвинул занавеску на окне, чтобы посмотреть на знакомые места. Пожалуй, за прошедшие годы здесь не слишком многое поменялось. Кварталы, где жили столяры, краснодеревщики и ткачи, выглядели точно так же, как в те дни, когда я выполнял здесь мелкие магические заказы. Эх, счастливые были времена! Дуэли, пирушки с друзьями-оболтусами, увлечение деланной магией и никакой политики.
На повороте карета обогнала всадника, вызвавшего у меня невольную улыбку. Верхом на старом мерине желтовато-рыжей масти ехал молодой человек в берете с пером. По внешности — типичный южанин с крючковатым носом и дерзким взглядом. Наверняка это бедный дворянин, приехавший покорять Париж. Редко кому из таких молодых и смелых удавалось достичь успеха, но иногда кое-кому везло. И они становились примером для новых поколений, бросающихся на штурм столицы. Дворянин заметил мой взгляд и гордо вскинул голову, показывая, что не потерпит насмешек. Сделав серьёзное лицо, я кивнул ему и мысленно пожелал удачи.
— Надеюсь, — продолжил Киж, когда я отвернулся от окна, — сейчас задержек не будет. Неккер клятвенно мне обещал, что Людовик даст вам аудиенцию в ближайшие дни.
— Неккер?
— Генеральный директор финансов короля. Он сейчас мечется как заяц, пытаясь найти деньги. Дефицит бюджета висит над ним, как топор палача, а дворяне всеми силами противятся налоговой реформе. Я где-то их понимаю: сотню лет они не платили налоги, а теперь их хотят уравнять с простыми людьми и заставляют раскошелиться. Король даже решился на крайний шаг и созвал Генеральные штаты, чтобы они утвердили новую налоговую систему.
— И как? Получается?
— Не сказал бы, — Киж усмехнулся. — Третье сословие сцепилось с дворянами и церковниками, собачатся так, что только пыль стоит. Никто уступать не собирается, а король мямлит и шатается из стороны в сторону.
Новость меня не порадовала. Из памяти Бродяги всплывали смутные образы событий в другом мире, очень похожие на происходящее здесь и сейчас. Но как я ни старался, никаких подробностей и подсказок выловить из них не получалось. Только стойкое ощущение, что добром это всё не кончится.
— Дмитрий Иванович, я бы хотел посмотреть на заседание этих Генеральных штатов. Можешь устроить такую экскурсию?
— Не вижу проблем, Константин Платонович. Я посмотрю, когда они собираются, и отвезу вас туда.
— Я тоже поеду, — кивнула Таня, — очень интересное, должно быть, зрелище.
За этими разговорами мы миновали предместье и оказались возле крепостных стен, окружавших город. А за ними нас поджидала мрачная громада Бастилии. Старая крепость, с момента постройки ставшая тюрьмой для врагов короля. Даже построивший её Гуго Обрио несколько лет провёл здесь в заточении. За века каменные стены так пропитались магией, страданиями и дурными смертями, что от замка-тюрьмы ощутимо веяло ужасом и тёмным страхом.
— Какое жуткое место, — Таня посмотрела в окно кареты и перекрестилась. — Неужели здесь до сих пор держат заключённых?
— Держат, — кивнул Киж, — десяток каких-то бедолаг в назидание всем остальным. Бастилия — пугало для вольнодумцев, Татьяна Алексеевна. Они предпочитают бежать из страны, чтобы не оказаться в этих застенках.
Как по мне, так Бастилию и правда стоило бы разрушить. Слишком уж она пронизана тьмой и дурной магией, копившейся долгие столетья. Причём сносить её надо аккуратно, выставив щиты и пережигая камни стен эфирным огнём. Иначе ближайшие кварталы может накрыть выброс гадости, и будет множество жертв.
Бастилия скрылась из виду, и в окне стали мелькать тесные парижские улочки. Солнце заглядывает на них только в зените, оставляя в другое время их во власти теней высоких домов. Здесь в оскорбительном мезальянсе смешивались богатство и нищета: подле блестящей лавки ювелира — кучи гниющих яблок и сельдей, кареты знати, проезжающие мимо толп нищих, вонь канализации в любой момент может перебить благоухание из мастерских парфюмеров, коих здесь множество. Грязь под ногами и прекрасные здания над головой. И постоянный шум, не утихающий ни на минуту: кричат торговцы горячих каштанов, пирожков и сидра, ругаются между собой жители, орут стайки мальчишек и завывают нищие, просящие подаяние.
За окном кареты мелькнула вывеска «Le telegraphe de Paris», заставившая меня улыбнуться. Во всех
