Время скитальцев - Мария Чернышова
Ночеглазка, так безыскусно передал переводчик беррирское название растения, дотошно указав в сноске, что это лишь самое распространенное из названий и имеется еще с десяток. Сок плодов ночеглазки являлся ядом, от которого не было противоядия, и без сомнения, мог бы принести немало бед человечеству, если бы не одно «но».
Росло сие дикое растение лишь на одном из островков у Берега Крови — то есть вдалеке от цивилизации, и все попытки пересадить его на иную почву — даже на соседние острова — неизменно проваливались.
А попытки случались, ибо ценность ночеглазки была не столько в самом наличии яда — мало ли отравы на земле⁈ — сколько в особенности его действия.
Главным назначением ночеглазки было ритуальное.
В прежние времена (как писал автор трактата) последователи местного островного культа давали свежесорванные плоды либо выдавленный сок ночеглазки избранному по жребию жрецу, дабы он сумел проникнуть за грань солнечного света, прямо во тьму Первозданной Ночи, где прошлое и будущее слиты воедино и можно узреть, как одно порождает другое. Умирающий словно становился открытой дверью, позволяющей другим на краткий миг прикоснуться к вечности.
Тогда этот ритуал показался Эрме по-дикарски жестоким — расплатиться чужой жизнью за возможность заглянуть за грань изведанного. Ученый беррир — автор трактата тоже не одобрял такого положения вещей, но совсем по иной причине. Его возмущала не жертва, но сам факт вторжения за предел дозволенного человеку. Заглянуть за покров тайны — значило, нанести оскорбление целомудрию Вечной ночи.
Возможно, именно это философское противоречие стало причиной того, что автор с нескрываемым злорадством сообщал в финале главы, что в конце концов население островка перемерло от какой-то неизвестной заразы, и теперь лишь плоскомордые обезьяны обитают в его сыром лесу, оглашая пещеры противными воплями. И поделом наглецам. Тогда Эрме была с ним полностью согласна. И вот теперь, словно в насмешку над всеми убеждениями, случилось невероятное: судьба поставила на ее пути человека, который явно был отравлен ночеглазкой.
Она не принуждала его, значит, ее вины не будет. Зато есть невероятный шанс, который ни один уважающий себя мастер не упустил бы. Вот Руджери точно не упустил бы. (И Аррэ, мерзавец, не упустил бы — эта мысль метеором мелькнула на самом краю сознания). И в конце концов, Девять Свитков не утверждают прямо, что так делать нельзя…
Она говорила медленно, надеясь, что сам процесс подбора слов прояснит ее мысли заставит принять верное решение. Наконец аргументы закончились.
— Да ты рехнулась, — сказал Тадео.
Она и в самом деле была слегка не в себе. Две бессонные ночи, новые люди, странные события, сплетшиеся в плотный клубок, видения и опасная реальность… Несомненно, все это должно было воздействовать на ее сознание, но разум, как ни странно, стал легким и ясным, а уверенность в своем выборе крепла с каждым мигом. Не каждому дается возможность на собственном опыте подтвердить или опровергнуть древние знания, и уж если такое выпадает — не медли, иначе какой ты мастер. Так, одно название.
Она упорствовала, и внезапное сопротивление Тадео только распаляло ее решимость.
— Эрме, — негромко, чтобы не расслышал Крамер, пытался увещевать он. — Подумай здраво: это же недостойно.
— Что недостойно⁈ Он пытался меня убить! И яд уже действует! Какая теперь разница⁈
— Он будет отвечать перед богами за себя! Ты — за себя! А я, как… как наместник Тиммерина, за тебя!
Эрме рассмеялась от неожиданности. Тадео отвечает за нее! Кто бы слышал!
— Перестань, Тадди! Никто здесь не ответчик! Это всего лишь эксперимент. Может, это вообще все сказки, бред собачий!
— Ты себя слышишь⁈ Он умирает, Эрме! Он человек, Эрме! Не псина!
— Уймись, Тадди! Я тебе это приказываю — не как родственнику, а как Саламандра — герцогскому наместнику, раз уж ты заговорил на языке власти и титулов. Уймись, иначе мы рассоримся всерьез!
Это, казалось, возымело действие. Тадео насупился и замолк. И вовремя: небосвод неудержимо наливался радостным багрянцем. Эрме наклонилась над Николо Баркой и убедилась, что он все еще дышит. Времени оставалось мало.
— Курт! — окрикнула она Крамера, который с нарастающей тревогой на лице наблюдал за их шепчущим спором. — Курт, пойди прогуляйся!
— Как далеко, монерленги? — спросил он.
— Настолько, чтобы если тебя начнут спрашивать, ты смог бы с чистой совестью сказать, что ничего не видел!
Крамер молча развернулся и отправился прочь с поляны. Его прямая, словно доска, спина выражала протест, но Эрме не могла допустить, что он присутствовал. Нечего вносить смущение и раздрай в его честные греардские мозги. Да и чем меньше свидетелей, тем проще и лучше.
— Ты тоже иди, — обратилась она к Тадео.
— Я останусь, — проворчал он. — Но знай: ты сейчас совершаешь очень неправильный поступок.
— Возможно, — согласилась она, торопливо вынимая серьгу из мочки уха: ритуал требовал присутствия чего-то, что сошло бы за маятник, желательно с прозрачным камнем, способным пропустить солнечный свет. Вместо бечевы будет шнурок от безрукавки.
— Одумайся, — еще раз попросил Тадео, наблюдая, как она продевает шнурок в в петлю серьги.
— Помолчи, — велела Эрме. — Я вспоминаю слова.
Она даже зажмурилась, пытаясь представить, как выглядят страницы книги, какого цвета шрифт и где расположены иллюстрации. Обычно такой прием всегда помогал сосредоточиться, но сейчас она то ли волновалась, то ли слишком переоценила свою способность запоминать тексты.
Общее помнилось, детали ускользали. Слишком много времени прошло с той поры, когда она глядела на этот пергамент последний раз.
Яркий свет пробился сквозь ресницы — это солнце поднялось из своего плена и осветило склоны Ламейи.
Медлить было нельзя. Она сжала бечеву с серьгой в левой руке и, не глядя на Тадео, склонилась над отшельником.
— Николо Барка! — позвала она. — Николо Барка, идущий за край ночи, посмотри сюда, чтобы солнце могло пойти с тобой!
Она не особо надеялась на ответ, но веки умирающего дрогнули и открылись. На миг Эрме увидела черноту, полностью затопившую его глаза…
Свет заслонила крылатая тень. Тадео предупреждающе крикнул, но
