Ледяной Скипетр - Алексей Велесов
Они смотрели на неё, эти ледяные тени, взывая молча: "Ты можешь остановить это. Ты можешь вырвать нас из вечности. Ты — Ветрова, последняя из нас."
Но Елена могла только идти. Могла только спускаться, шаг за шагом, в неизведанное, туда, где лёд становился не защитой, а тюремщиком.
На сотне восьмидесятой ступени её ноги, сами по себе, перестали двигаться. Перед ней была дверь. Не просто дверь — огромные двери из чёрного дерева, что-то между дверями дворца и врата подземного мира. На них были вырезаны сцены: человек, склонившийся перед льдистым престолом, человек, замирающий в ледяных объятиях, человек, становящийся частью самого льда. Это были не просто рисунки — это была история, рассказанная в древней вязи символов, и каждый символ был как гвоздь, забиваемый в сердце.
Как только стражи отошли, двери открылись сами собой, с тихим вздохом, словно холод выпускал последний воздух перед молчанием.
Елена сделала последний шаг и упала.
Не сильно — всего с высоты в полметра, но когда она ударилась о ледяной пол, из лёгких вырвался болезненный выдох. Стена была твёрдой, жестокой, как смерть. Воздух на мгновение вообще исчез, оставляя только гневное жужжание в ушах.
Домовой, спрятанный в рюкзаке, издал жалобный писк, но даже этот звук был поглощён всепоглощающей, мертвящей тишиной подземелья.
Она поднялась на ноги, дыша с трудом. Перед ней — комната её заключения.
Помещение было маленьким, едва ли не клеткой для животного. Три с половиной шага в длину, четыре в ширину, потолок высокий, теряющийся в тени, так что казалось, будто комната уходила вверх в бесконечность. Все было из чистого, прозрачного льда, такого прозрачного, что сквозь него можно было видеть чёрное, бессмысленное пространство позади — как будто комнату вырезали прямо из внутренних глубин айсберга, из того льда, что помнит ледниковые периоды, катастрофы и тихие траты времени.
На полу — тонкий слой инея, который при каждом шаге вспыхивал бледно-синим свечением, реагируя на её присутствие. Это было не просто ледяное образование — это был вид магического индикатора, который позволял мониторить каждое движение узницы.
На стене напротив входа висели два ледяных нара — простых, почти аскетичных, скорее похожих на гробы, чем на кровати. На первой нарах, ближе к входу, лежали две фигуры. Не люди. Ледяные статуи. Один мужчина в офицерской форме морозника, закутанный в плащ с ледяными кристаллами вместо пуговиц. Второй — в чёрном костюме, с пустотой вместо лица, безличная статуя чиновника новой власти. Оба застывшие, оба пойманные в момент, когда пытались что-то сделать — может быть, схватить врага, может быть, спасти кого-то, может быть, просто остановить падение.
На полу, в слое инея, выступали руны защиты. Не просто выцарапанные, не просто начертанные — выжженные температурой, вплавленные в саму структуру льда, становясь его неотъемлемой частью, его магическим скелетом, его анатомией магии.
Елена узнала среди них несколько: Наутиз — руну необходимости, то, что вынуждает, что не даёт выбора. Иса — руну льда, абсолютной неподвижности, консервации. Хагалаз — руну разрушения и хаоса, то, что не подлежит восстановлению. Йер — руну урожая и завершения цикла. Феу — руну скота и богатства, но в контексте этого места она означала живой товар, рабов магии. Каждая была завязана узлом на определённый вид магии — вода, земля, огонь, воздух. Каждая была ловушкой, каждая закрывала один из путей бегства.
Никакая помощь извне не проникнет сюда. Ни вода морская не хлынет сквозь ледяные стены. Ни огонь не придёт сюда спасать. Ни ветер не задует дверь. Лёд принял её, как ложка плодоносящего медведя в берлоге, плотно, окончательно, на всю жизнь — или до смерти, что наступит раньше.
Елена подошла к первой нарах и посмотрела на лежащего там мужчину. Его лицо было спокойным, даже красивым в ледяной неподвижности, но поза выдавала ужас и боль, пережитые в последний миг сознания. Один кулак был сжат, как будто пытался ударить. Второй вздёрнут, будто умирал в попытке схватить спасение, которое не пришло.
Она коснулась его груди, сквозь толстый слой льда. Холод был таким интенсивным, что ладонь почти сразу прилипла ко льду. Она с усилием отдёрнула руку, оставив на коже красный отпечаток пальцев.
Под слоем льда, будто далёкая звезда, пульсировал слабый, ровный свет. Сердце. Не совсем застывшее, но замёрзшее, как стрела времени, пригвождённая между одной секундой и следующей, неспособная продвинуться вперёд.
— Кто ты был? — прошептала она, глядя на застывшее лицо. — До того, как стал статуей? Был ли ты хорошим человеком? Верил ли ты во всё это? Или тебя просто заставили?
Ледяное лицо не ответило. Но в его глазах, если присмотреться внимательно, было выражение не гнева, а сожаления. Может быть, даже облегчения? Этот человек держал приказ Императрицы. Он привёл её сюда. Но в последний миг, перед тем как лёд схватил его, он, похоже, понял: совершил ошибку, предал кого-то, или просто согласился на жертву слишком поздно для искупления.
Домовой, наконец, вылез из рюкзака, скрипя суставами, как старое дерево, пронизываемое ураганным ветром. Его огоньки-глаза посмотрели на замёрзшего с выражением, полным странного сочувствия.
— Не жалей его, — прошипел он, но в его голосе не было истинной злобы, только деловитость, как у врача, ампутирующего гангренозную конечность. — Это Сергей Морозников. Младший офицер охраны. Ему было девятнадцать лет, когда Империя начала его кромсать, лепить из живого мяса и костей послушное орудие убийцы. Хороший был мальчик, если бы ему дали выбор. Но выбора ему никто не давал. Он просто рождался, и его судьба уже была определена королём, рождённым льдом и кровью.
Домовой вспрыгнул ей на плечо, его огоньки-глаза посмотрели на неё с неожиданной, ломающей сердце нежностью.
— Я с тобой, маленькая, — прошептал он, и голос его был как потрескивание угольков в очаге, как вздохи старого дома. — До конца. До последнего дыхания. Пока в тебе есть биение жизни, я буду в твоём очаге. Я буду напоминать тебе, что ты — не орудие, а человек.
Время в камере текло странно. Или вообще не текло. Когда Елена попыталась отслеживать ход часов, она поняла, что у неё нет часов, нет окна, нет ни единого ориентира в потоке времени. Нет даже изменения света — только вечная,
