Ледяной Скипетр - Алексей Велесов
И тогда она услышала новый звук. Глухой, тяжёлый, мягкий. Звук падения тела на землю. Звук, который не мог заглушить даже вой ветра.
Тупой удар о чёрную, безжизненную твердь.
Он отозвался в её костях, в её душе, ледяной пустотой, страшнее любого крика.
Она замерла. Её ноги стали ватными, подкашиваясь. Весь мир сузился до этого одного, чудовищного звука. Время замедлилось. Она медленно, с невероятным усилием, преодолевая оцепенение, заставила себя обернуться.
Данила лежал на чёрной земле, в двадцати шагах от неё. Его винтовка валялась рядом, прикладом в пыль. Один из всадников и его конь медленно таяли, превращаясь в клуб чёрного дыма, который тут же развеял ветер. Но двое других были невредимы. Они стояли над телом, их синие, пламенеющие взгляды были теперь устремлены только на неё.
Но Елена не видела их. Она видела только его. Его неподвижную фигуру. Его руку, всё ещё сжатую в кулак, словно и в бессознательном состоянии он пытался за что-то бороться. И медленно расползающееся по серой шинели, в районе живота, алое пятно. Оно было таким ярким, таким невыносимо живым, таким чудовищно неправильным на фоне вселенской мертвечины. Капля жизни, упорно пробивающаяся сквозь ткань, чтобы утонуть в чёрной пыли.
И в этот миг, пронзительный и ясный, как удар того самого холодного клинка, она поняла. Поняла то, о чём боялась думать все эти дни и ночи, что прятала в самой тёмной кладовой своей души, под замком страха и недоверия.
Она может потерять его.
Не спутника. Не защитника. Не союзника по несчастью.
Его.
Того, чьё дыхание стало звуком её ночей, чья молчаливая верность — опорой её дней, чья боль стала частью её собственной боли. Того, без чьего сердца, бьющегося ровным и спокойным ритмом, мир снова грозился превратиться в оглушительную, бессмысленную пустоту, по сравнению с которой выжженная пустошь казалась бы цветущим садом.
И от этого осознания внутри неё что-то надломилось. Что-то огромное и тихое, что держалось все эти недели, что выросло из льда и страха, сдалось, сломалось, истекло кровью вместе с ним, там, на чёрной, мёртвой земле.
И тогда случилось невыносимое. Её немота, её дар Водяного, обернулась самой страшной пыткой. Весь её ужас, вся боль, всё отчаяние, весь немой крик, рвавшийся из груди, остались запертыми внутри. Он не имел выхода. Он сжимался, уплотнялся, превращаясь в чёрную дыру, которая грозила разорвать её изнутри. Это был взрыв тишины в её черепе, физическое ощущение, что кости черепа вот-вот разойдутся по швам от невысказанного, невыкриканного, невыплаканного.
Из рюкзака донёсся не словесный, а мысленный, пронзительный визг домового, прорвавший мертвящую пелену пустоши: «НЕТ! НЕ СМОТРИ! ОТВЕДИ ГЛАЗА!»
И в её руке, сжимавшей мёртвую ветку ольхи, вдруг вспыхнула боль. Не холод, а обжигающий, пронзительный холод, будто она схватила раскалённый до бела лёд. Всего на долю секунды. Последний, прощальный отзвук силы её рода, откликающийся на её немую, вселенскую агонию.
А потом — только пустота. Пустота снаружи. И новая, бездонная пустота внутри. Дыра, в которую с воем устремился леденящий ветер одиночества. Одиночества, которое было страшнее любой магии Хана или Империи. Потому что оно было настоящим.
И это новое одиночество было хуже всего, что она знала. Оно не было тишиной пустоты — оно было грохотом обрушившегося мира внутри неё. Бежать дальше? Зачем? Чтобы тащить за собой эту бездну, где раньше был якорь? Её ноги, ещё секунду назад желавшие лишь бежать, теперь приросли к мёртвой земле. Она не видела выхода, не видела надежды — лишь алую лужу, растущую на серой шинели, и два синих, бездушных пламени, пылающих в её сторону. Но в самой глубине этой новой рождённой пустоты, под слоями шока и ужаса, что-то шевельнулось. Не магия льда, не сила рода — нечто более примитивное и неумолимое. Животное, почти яростное отрицание. «Нет. Не отдам». И это было страшнее любого заклинания.
Глава 17. Духи павших морозников
Сумерки под Владимиром не были простым концом дня, а становились порталом в иное измерение. Воздух, насыщенный запахом старой крови и прелого снега, дрожал от незримых волн. Поле боя, где когда-то бушевала война между морозниками и армией Хана, теперь не было просто мертвым пейзажем. Оно дышало, как живое существо, впитавшее в себя боль и отчаяние тех, кто здесь пал. Каждая пядь земли, каждая снежинка, каждый сухой стебель травы несли в себе эхо прошлого, и теперь, в сумерках, это эхо превращалось в реальность.
Само поле представляло собой живой мемориал, где время не просто замедлилось, а разделилось на слои. Снег, обычно белоснежный и чистый, здесь был окрашен в бледно-красный оттенок, как будто впитал в себя кровь павших. Каждый шаг по нему сопровождался странным звуком — не хрустом, а тихим, мелодичным звоном, будто ноги наступали на хрустальные струны. Воздух был густым, плотным, наполненным шепотом тех, кто оставил здесь свои жизни. Иногда этот шепот складывался в слова, но слова эти были настолько древними, что не имели перевода на современный язык, а существовали только как ощущение.
Елена и Данила шли туда, куда их привел Буран. Данила, опираясь на ветку ольхи, едва держался на ногах. Его рана, хотя и была залечена ледяным саркофагом, все еще кровоточила, пропитывая одежду алым, как первая весенняя роса. Кровь, вытекая из его тела, не пропитывала снег, а превращалась в тонкие нити льда, соединяющие его с землей. Эти нити не были твердыми, а пульсировали, словно живые вены, и при каждом вдохе Данилы лед слегка сокращался и расширялся, создавая ритм, похожий на дыхание.
Ледяные узоры на его ране не случайны — они повторяли узоры, которые Елена видела на своей руке, но искаженные, словно отражение в треснувшем зеркале. Это символизировало, что Данила стал частью этого места, его судьба теперь переплетена с судьбой павших здесь морозников. Каждый его шаг заставлял ледяные нити натягиваться, издавая едва слышный звон, который отдавался в висках Елены.
— Ты сильнее, чем я думал, — прошептала Елена, поддерживая его за плечо. — Сколько ты еще выдержишь?
— Достаточно, чтобы дойти до конца, — ответил он, и в его голосе не было страха, только усталость, смешанная с несокрушимой волей.
Воздух вокруг становился все гуще. Вместо обычного зимнего мороза они чувствовали нечто другое — холод, который исходил не от погоды, а от самой земли. Снег под ногами не хрустел, а
