Скандал, развод и Новый год - Ольга Гольдфайн
Та бледнеет и тихо отвечает:
— Машина работает, всё в порядке.
— Тогда, Герман Петрович, прошу на выход. У нас с Валерией Андреевной много работы. Не отвлекайте её, пожалуйста. У вас СВОЯ помощница есть, — выпроваживает друга Баринов.
Хазов не обижается. Наоборот, ему становится весело.
— Прости, дорогой, не знал, что уже имеется шмель, опыляющий этот цветочек. Ладно, попью амброзии в другом месте. Жужжи спокойно, — подмигивает мне и покидает кабинет. Лариса испаряется следом.
А я поднимаю глаза на Баринова и вижу в них неприкрытое обвинение.
«В чём? В том, что его заместитель сюда тропинку протоптал? Битой его надо было встретить? Перцовым баллончиком опылить?
И что это вообще за грязные намёки про «цветочки» и «шмелей»?
Я этому шершню жало-то вырву в следующий раз, чтобы больше нечем было хлебать амброзию…»
— Валерия Андреевна, мне кажется, что я слишком часто вижу Германа Петровича в нашей приёмной, — выговаривает мне шеф.
— Мне тоже так кажется. Что будем делать? — перекрещиваю руки на груди и смотрю в глаза Баринова.
«Ты — мужик, ты и думай».
— Вы хотите сказать, что не поддерживаете его интерес? — от голоса веет сарказмом.
— Хочу. Я уже и соль к кофе сыпала, и перец, а ему всё равно напиток кажется восхитительным. Может скрытая форма ковида? Говорят, при нём вкусовые рецепторы нарушают свою работу.
«Я тоже умею язвить, дорогой начальник».
Босс копирует мою позу и продолжает издеваться:
— У нас в компании служебные романы запрещены. Это я так, на всякий случай. Что б вы знали.
«О, дорогой, да ты себе ямку выкопал! Что ж, я тебя и подтолкну в этот колодец».
— Прекрасно! Значит, победа мы с вами сегодня не сможем. Корпоративная этика — это святое, а уж генеральному директору тем более нельзя её нарушать.
Баринов багровеет. Пыхтит, как кипящий самовар, пыжится что-то сказать, но слов не находит.
В отчаянии возвращается в кабинет и громко хлопает дверью.
«Ну а чего ты хотел? Упражняться в острословии на своих змеях будешь. А со мной этот фокус не пройдёт…»
Но Баринов не тот человек, который умеет отступать. Через пару дней он всё-таки утаскивает меня на обед в небольшой камерный ресторанчик.
— Лера, кухня вам обязательно понравится, в ресторане отличный повар. Говорят, француз. Я часто прихожу сюда обедать, — усадив за столик, непривычно оживлённо жужжит этот шмель.
А я просто кожей чувствую его желание. Считываю сексуальный интерес по тому, как он смотрит на мои руки, шею, грудь. Сглатывает, оглаживая взглядом бёдра.
Меня мурашит от его флюидов. Наизнанку выворачивает.
Когда входили в зал, я едва не вскрикнула: шеф положил мне на талию свою руку, и на этом месте буквально вспыхнула кожа. Сладко и больно отозвалась на горячее касание.
Баринов опасен. Причём вдвойне.
Я могу влюбиться, и это разобьёт мне сердце.
Он может начать серьёзно ухаживать, и об этом быстро узнает весь серпентарий.
Значит, выход один: один раз пообедать, отблагодарить за помощь с разводом и снова обозначить дистанцию. Дать понять, что адюльтер пока не входит в мои планы.
Но хитрый лис усыпил мою бдительность. Попросил рассказать о детях, о том, какими они были в детстве. Каково это — растить близнецов?
Потом сам поделился воспоминаниями о маленькой Лере. Поведал грустную историю своего брака. Женился он рано, «по залёту». Красавица-жена танцевала в кордебалете. Когда Лере исполнилось три месяца, заявила мужу, что не создана для семьи и детей, и уехала с труппой на гастроли в Испанию. Оттуда не вернулась, нашла там «свою любовь».
В следующий раз Лера увидела мать, когда ей было уже десять лет. Баринов хоть и был зол на эту кукушку, но понимал, что лишать ребёнка материнской любви и ласки не стоит. Так Лера и стала каждое лето проводить на вилле нового мужа мамы, на берегу Средиземного моря.
— И вы больше не женились? — выслушав историю, спросила мужчину.
— Нет. Не женился.
— Почему?
Мне, правда, было интересно. Такой импозантный, симпатичный, молодой мужчина и столько лет один…
— Не хотел приводить в дом мачеху. Боялся нанести дочери ещё одну психологическую травму.
Она ведь меня винит в том, что Людмила нас бросила. Бывшая жена внушила ей, что я гулял, не ночевал дома. Дескать, застала меня с другой.
А на самом деле она приехала ко мне на работу, когда я сидел с главбухом и разбирался в документах. Аудиторы выявили ошибку, вот мы её и искали, обложившись бумагами.
Между нами ничего не было, но Людмиле было выгодно думать, что было. У неё уже был танцор-испанец. Они познакомились в России, когда он приезжал на гастроли.
Как только представилась возможность, она и уехала к нему, оставив мне дочь.
Горечь в словах Егора вызывала желание осудить неверную женщину, но я прикусила язык.
У каждого есть своя правда. Я же слышу мнение только одного человека, поэтому давать оценку преждевременно.
— Как же вы растили её один?
— Так и растил: няньки, гувернантки, частный детский сад, школа, репетиторы… Рвал жилы, чтобы поднять бизнес и обеспечить дочь на всю жизнь. Но упустил самое важное — не объяснил ей элементарных вещей… — грустно посмотрел мой визави.
— Вы про Столетова? Знаете, я много думала об этом. Вадим ведь старше и мудрее, он мог объяснить, что женат и верен супруге. Так что измена — это и его выбор тоже.
Баринов накрыл мою руку своей.
— Лера, мне очень импонируют ваши суждения. Я бы хотел чаще вот так беседовать с вами. Почему бы нам не сделать традицией совместные обеды?
«Вот же жук! Не понимает слова «нет»…
Вытаскиваю руку и кладу на колени.
— Не надо, Егор Борисович. Ни к чему это.
Баринов начинает раздражаться:
— Не понимаю, что вас останавливает. Вы теперь свободная женщина, у вас почти взрослые дети, стоит ли ставить крест на личной жизни?
— А кто сказал, что я поставила на ней крест? — тоже закипаю.
— То есть это я вам не подхожу в качестве друга? Не нравлюсь? Не цепляю? — повышает голос и сцеживает недовольство.
— Друга ли? По-моему, одними беседами вы не намерены ограничиваться. Через какое время вы потащите меня в постель?
Кажется, мы начинаем ругаться и на нас оглядываются гости за соседними столиками.
Баринов наклоняется ко мне и говорит тише:
— А что вы так боитесь постели? Кажется, уже не девственница и держаться за девичью честь поздновато.
Вот же негодяй!
Ладно, укушу
