Артистка - Владимир Моисеевич Гурвич
Миркин сел неподалеку от меня и наблюдал за моей кулинарной деятельностью.
— Марта Игоревна, вы же пришли не только сварить мне суп, но и о чем-то поговорить, — услышала я его голос.
Я обернулась к его обладателю.
— Вы правы, у меня накопились вопросы, на которых я не могу найти ответы.
— Думаете, я их знаю?
Я кивнула головой и продолжила резать бедную курицу.
— А кто, если не вы. Вы самый мудрый человек, с которым меня сталкивала жизнь.
— Положим, — не стал оспаривать мой тезис Миркин. — Но мудрость — это совсем не всезнание.
— Что же тогда?
— Главная особенность мудрости в том, чтобы знать как можно больше о том, чего ты не знаешь. Когда у человека есть такое представление, он сильно меняется к лучшему, смотрит на себя и на окружающий мир более реалистично. А вот иллюзия всезнания делает его хуже.
Я задумалась над его словами, для меня они прозвучали неожиданно. До сих пор я полагала, что мудрость — это как раз знать и понимать, как можно больше. А оказывается, как можно больше понимать, чего ты не знаешь. Согласитесь, звучит как-то непривычно.
— Возможно, вы правы. И все же у кого мне спрашивать о том, что меня волнует, как ни у вас.
— Хорошо, что вас беспокоит?
— Самые разные вещи.
— Так много сразу, — на миг улыбнулся Миркин. — Но всегда надо с чего-то начинать.
— Согласна, — вздохнула я. — Тогда начну с дочери.
— Ее, кажется, зовут Анжела.
— Да, Анжела, — подтвердила я. — Так вот она мечтает сниматься в сериалах, как ее отец. Хочет стать знаменитой и богатой.
— Это плохо? — спросил Миркин.
Я резко повернулась к нему.
— Вы так не считаете?
— Я спросил вас.
— В том-то и дело, что не знаю. Но внутри меня все противится этому желанию. А вот аргументов, почему это плохо, нет. Точнее, есть, но мне самой кажется, что они не слишком убедительными. Я хочу вас, Яков Миронович, попросить об одной вещи, хотя, возможно, она вам покажется странной.
— Не беспокойтесь, просите.
— Я вам буду говорить, что меня беспокоит или мучит, почему я поступаю так, а не иначе, а вы мне будете объяснять причины и мотивы всего, что со мной происходит. Я не слишком многого прошу?
— Наоборот, вы просите то, что и следует просить.
— Да? — удивилась я. — Почему вы так считаете?
— Причины и мотивы большинства поступков, которые совершает человек, чаще всего не понятны ему или он интерпретирует их не верно. А то, что вы хотите в этом разобраться, меня даже очень радует. В своей жизни я встречал немного людей, испытывающих такие желания.
— Не знала, что нас так мало. Впрочем, вы правы. Но так объясните, почему я так противлюсь этому желанию дочери?
— Я вам говорил, дорогая, Марта, что по основной своей профессии я культуролог.
— Я помню, Яков Миронович.
— Это помогает глубже проникать в суть вещей. В свое время я стал востребованным театральным критиком не только потому, что разбирал постановки, а потому, что объяснял их в контексте развития мирового искусства и культуры. Хотя ради справедливости следует сказать, что не всем это нравилось.
— Мне нравится. Тогда объясните в контексте мирового искусства и культуры, почему мне не нравится затея дочери?
— Любой процесс всегда имеет два направления — либо вверх, либо вниз, либо в сторону развития, либо в сторону деградации. Искусство обладает особенно ярким свойством двигаться в том или этом направлении. Сегодня оно практически целиком двигается вниз. Мы даже не осознаем, какая это страшная трагедия.
— Предположим, что я с вами согласна. Но причем тут моя дочь?
— Разве, дорогая Марта, вы не понимаете. Когда у нас с вами состоялся первый разговор, я почти сразу понял, как сильно вы ощущаете, что театр, в котором вы работаете, тянет вас вниз. И вас это сильно угнетает.
— Тут вы правы, в последнее время я там сама не своя. Раньше обожала театр, считала себя самой счастливой на свете, что работаю в нем, а сейчас мне в его стенах неуютно.
— Но это же легко объяснить! — воскликнул Миркин. — Театр и вы идете в разных направлениях. Вы хотите вверх, а театр толкает вас вниз. Не вы первая, не вы последняя. Это же относится и к вашей дочери. Вы понимаете, что если она вступит на этот путь, то полетит вниз. И чем она кончит, одному богу известно.
Я подумала, что все так оно и есть. Только как выйти из этого порочного круга, не представляю.
— И что мне делать в такой ситуации? — спросила я.
— Я могу вам объяснить, в чем ее суть, но принимать решение за вас — это не моя прерогатива. Мы на этой почве поссорились с сыном, он постоянно спрашивал меня: как ему поступать. А я отказывался давать советы.
— Почему?
— С молодости у меня был принцип: никогда ничего не решать за других, и никогда не позволять другим решать за себя. Подчас это сильно осложняло жизнь, но я все равно от него не отступал.
— Даже не предполагала, что вы такой принципиальный человек, Яков Миронович.
— Я ведь тоже был молодым, — усмехнулся Миркин. — Это когда человек стар, то, кажется, что он не способен ни на что решительное и, прежде всего, отстаивать свою свободу. А в те годы для меня это было самым главным. Я был тогда самым отъявленным ницшеанцем.
— А сейчас? — с интересом спросила я.
— А сейчас я больше думаю о своих болячках. Но знаете, с тех пор, как появились вы, Марта Игоревна, что-то прежнее стало во мне воскрешать.
Я включила конфорку.
— Через час сварится суп, и вы пообедаете.
— Мы пообедаем. Я согласен обедать только вместе с вами.
— Хорошо, вместе, — согласилась я. — Но с одним условием.
— И что за условие?
— Я не прошу вас принимать решение вместо меня, но помогите мне разобраться с дочерью. Я боюсь за нее.
— Хорошо, давайте попробуем. Но предупреждаю, вы можете услышать неприятные вещи.
— Я это уже поняла. Готова их слушать.
— Понимаете, Марта Игоревна… — начал Миркин.
— Извините, Яков Миронович, зовите меня просто Мартой. А то мне как-то неудобно. Я вам в дочери гожусь.
— Я бы не отказался от такой дочери, всегда жалел, что мы с женой ее не родили.
— А, можно спросить, почему?
— Вскоре после рождения сына у жены стало ухудшаться здоровье. Сначала едва заметно, потом — сильней. И врачи нам
