Время скитальцев - Мария Чернышова

— Говорит, вернулись к границе. Не знаю, врет или нет, но стреляет он прилично. Пару-тройку точно положил. Бойкий парнишка.

Эрме поморщилась. Только бойкого соглядатая от Фоддеров здесь и не хватало!

Она подошла к юнцу. Тот встал, не торопясь. Взглянул изподобья, словно молодой волк. Убрал нож в ножны.

— Говорят, ты смело сражался, — начала она. — Это достойное качество. Ты всегда так отважно бросаешься на помощь?

Парень выпрямился,

— Нет, госпожа, — нагло ответил он. — Только когда чую выгоду. Иначе чего марать руки?

Крамер хмыкнул за ее спиной. Эрме подняла бровь. Не такого ответа она ожидала. От юнца тянуло вином и цинизмом. Сочетание, которое Эрме откровенно презирала во взрослых и просто не выносила в сопляках, толком не нюхавших жизненной плесени, но уже напоказ прокисших. Слава Благим, ни Джеза, ни Лауру не затронула эта порча — они видели мир по-разному, но уж точно не через тусклые стекла. А Фредо еще мал…

— Настоящий наемник, — с неприязнью отметила она. — Твой цинизм столь же дешев, как то вино, что ты пил. И где же твоя выгода?

Парень прищурился.

— Я греардец, — заявил он так гордо, словно объявлял «я король мира».

— Допустим. Что дальше?

— Я греардец. Как и они.

Он кивнул в сторону Крамера.

— То есть ты желаешь стать легионером? — догадалась Эрме.

— Черный мне пойдет, госпожа, — заявил юнец. — Да и вы в накладе не будете, это уж я обещаю.

Эрме не знала, рассмеяться или разозлиться. Наглость мальчишки была невероятной, и он сам казался неотесанным и пустоватым, но все же что-то в нем было — в этой самоуверенности или в той странной надежде, что она внезапно уловила в волчьих глазах.

— Как твое имя?

— Вейтц, госпожа. И я уже два года как взрослый, восемнадцать зим разменял. Не смотрите, что тощий.

— Тебя не помешало бы высечь за дерзость, Вейтц, — заметила она. — Но дело весит больше слов. И твои сегодняшние дела искупают твои речи. Я бы могла сказать тебе: подожди пару лет и явись на плац в урочный день. Но я не стану тебе лгать. Ты служишь банку Фоддеров. Мы не берем в герцогскую гвардию никого, кто служил или служит Дражайшему Иеремии и его родне. Иногда судьба выбирает прежде, чем выбор сделаем мы сами, Вейтц.

Парень закусил губу, словно пытаясь скрыть разочарование. Глаза его вспыхнули, словно два уголька.

— Мужчина сам выбирает свой путь, — процедил он. — Болт арбалетный на судьбу!

Не говоря больше ни слова, он нагнулся, схватил самострел и бегом бросился прочь — камни шуршали, когда он сбегал по осыпи. Повисло молчание.

— Иногда я думаю, — начал Крамер.

— Не думай, — резко оборвала его Эрме. — Это вредно. Ступай, проверь, как там лошади. А вы двое, что встали⁈

Крестьяне снова взялись за свое грязное занятие. Эрме пошла напрямик через поляну, осматривая тела. На душе было мерзко. Несколько раз она останавливалась, вглядываясь внимательнее, и то, что она видела, наполняло разум сомнениями и тревогой. С каждым шагом она убеждалась: здесь на забытой Благими террасе среди виноградников случилось нечто, чему не было примеров в естественной истории Тормары. Нечто пугающее. Нечто скверное.

Я должна это обдумать. Должна понять. Должна разгадать эту загадку. Так твердила она себе, стараясь запомнить все подробности. Ничего нельзя упустить. Ничего нельзя потерять…

Эрме кружила и кружила по поляне, точно ворон над падалью. Ноги заплетались. Наконец она обнаружила, что пялится в одну точку, без всякого подобия мысли, а Крамер пристально наблюдает за ней с почтительного расстояния.

Тогда она вернулась к дымному кедру. Расстелила плащ на траве. Села и долго смотрела, как шевелятся ветви на фоне луны, пока они не начали расплываться.

Утром, подумала Эрме, опуская голову на седло. Утром, все утром…

Вейтц вернулся перед рассветом, когда небо уже серело. Томмазо услышал, как зацокали копыта на тропе, как скрипнула, отворяясь, калитка.

Они просидели молча весь остаток ночи — в темноте и неподвижности. Светильник погас. Тетка Джемма горбилась у у окна, напрасно таращась во мрак, Томмазо скорчился на топчане, постепенно наполняясь все большей злостью. Твареныш решил поглумиться! Ничего — он за это заплатит! Томмазо придумывал способы мести, один изощреннее другого, но время шло, и он невольно внезапно задумался: а что если дурень Вейтц и в самом деле сгинет или уже сгинул в сумраке, разодранный в клочки порождениями ночи⁈

И как тогда? Как возвращаться к границе одному и без лошади⁈

Один раз тишину нарушило дребезжанье тележной оси на дороге внизу. Женщина встрепенулась, но звук проследовал мимо и вскоре замер вдали. И снова потянулось время. Свежело. Светлело. И вот, когда он уже совсем уверился, что ненавистный щитоносец получил свое, гаденыш вернулся.

Тетка Джемма выглянула в окно и ахнула. Вейц был один. Мерина он вел за собой в поводу. Обе лошади шли шагом.

Крестьянка поспешила наружу. Томмазо наблюдал с подоконника. Вейтц спрыгнул наземь, тяжело ударив подметками в пыль. Он что-то сказал подбежавшей женщине, и та словно бы посветлела лицом и принялась торопливо расспрашивать. Вейтц отвечал, попутно занимаясь своим конем: поправил попону, потуже затянул подпругу, выровнял стремена. Наконец он оставил свое занятие и пошел к дому. Томмазо отскочил от окна.

Он представлял этот момент ночью. Как сплеча врежет гаденышу в морду, чтобы тот знал, как подставлять честного человека, чтобы понял, что с ним, Томмазо, нельзя играть в подлые игры. С ним вообще нельзя играть!

Вейтц вошел в комнату, и вся решимость Томмазо моментально испарилась. Оруженосец шел вразвалку, тяжело, и нагловатое лицо его казалось усталым и даже каким-то… задумчивым, что ли? Если, конечно, предположить, что Вейтц обладает способностью думать…

— Собирайся, сморчок! — позвал он. — Едем!

Затем, не глядя, вскинул на плечо ремень своей торбы. Подошел к столу, плеснул в чарку из кувшина. Залпом выпил.

— Доброе вино, — сказал он, обращаясь не к Томмазо и не к тетке Джемме, а к утреннему свету за окном. — Доброе.

Тетка Джемма молча сунула ему в руку тряпицу с парой лепешек. Тот взял с коротким кивком и, не оглядываясь, пошел вон из дома. Томмазо поплелся следом. У лошадей Вейтц остановился, развернув сверток, разломил лепешку пополам. Одну половинку скормил своему серому, другую — мерину. Раскрыл торбу, чтобы спрятать остатки. Покопался