Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018 - Коллектив авторов
Евгений Туренко, поэт и педагог, умер в 14-м году, а я до сих пор наблюдаю: как меж этими ипостасями изменяется равновесие сил. Т. е. как недавно узнавшие о Туренко формируют себе облик его.
Педагог – тот, кто не оставляет следов. Поэт – видимо, только следы. Равновесие не меняется: ученику не оставить себя, иначе он не станет собой, стихотворению не отдать себя, потому что не хватит места словам.
Развитие поэтики Туренко, по-моему, происходило по другим следам, как ни странно. Он (если я не вру) не любил резких изменений в ней. Говорил, мол, что ты вот, Комадей, мечешься и подражаешь, а он тихонько подглядывает в щёлочку возможных изменений – что будет, если… От этого вглядывания его поэзия – суть концентрация и точность словомысли.
Учился ли он поэзии у своих учеников или учителей? На личностном уровне – безусловно. В поэзии же – одна жёсткость-нежность-точность, где нет места обучательным экивокам.
Вижу поэтику Туренко как ясную кристаллизацию – органическое развитие формы, по Флоренскому. У меня звучит как банальность. Когда идёшь сквозь неё насквозь, банальность становится чистым даром.
За 30 с небольшим лет во внутренней форме его стихов выкристаллизовалась пульсирующая теснота. Пройдёмся по уровням тесноты.
Основные слои лексики – библеизмы, жаргонизмы и местоимения. Последние нейтрализуют остальные. Или меняются значением: наоборот.
Библеизм может быть так же вульгарен, как и жаргонизм может быть одухотворён.
Местоимения, конечно, двояки: они сохраняют тайну, но сами являются неизвестным, потому что любая адресация соскальзывает с них. Когда Туренко настойчиво помещает местоимения в смысловые центры стихотворений, они становятся почти религиозными символами другого Другого.
Словосочетания – сломанные или возрождённые фразеологизмы, откликающиеся на соседствующие фразеологизмы, чтобы удержаться в смысле.
Предложения, где субъект предикату – волк, бревно и товарищ. Т. е. где замена незаметна, но изменяет всё: «если ты будешь со мной – на ты,/ я тебе буду – я». Строфы, если брать кристаллы Туренко, восьмистишия, – повторяют друг друга неточными зеркалами. Зачем отражать то, что уже есть? Такая поэтика фрактальных кристаллов, в которых подобие вмещает в себя сходство и отличие.
Явное исключение – последняя книжка, где Туренко направлен текстами к божественному, в земном – к собеседникам/ученикам, оттуда некоторая отрешённость, граничащая с фривольностью.
Вероятно, это тоже подобия – асимметричные.
Только в конце написания заметил, что так и не указал, откуда же начала прорастать внутренняя форма поэзии Туренко? Я не знаю, поэтому придётся отшучиваться: от туда и до туда.
Руслан Комадей
«Корова моя, корова… я скоро буду…»
Корова моя, корова… я скоро буду
кормить и доить тебя, и пасти телёнка,
а не предаваться пьянству, тоске и блуду,
и стану простым и вещим, моя Бурёнка.
А также… цветут ромашки, и пахнет утром
навозом и сеном, едва загремит подойник.
И, кроме всего, надеюсь казаться мудрым,
продольным и терпеливым, как пятидольник.
От парнокопытной зги до парного лета,
уж если не сладок вкус, как сочна мелисса,
то – дождик недолго, поэтому есть примета,
молочная, как – не знаю… Попробуй, Лиза!
«И до смеха недотрога…»
И до смеха недотрога,
жалость натощак,
от святого до слепого,
ладно, что и так —
откровенно, одиноко,
снежно и свежо…
А живешь, конечно, плохо,
то есть – хорошо.
«Ты знаешь – что будет? – ты знаешь, а веришь иному…»
Ты знаешь – что будет? – ты знаешь, а веришь иному,
молчишь непонятно, а то и читаешь Сапфо
в другом переводе и ходишь подолгу по дому,
родному тебе наизусть, да и фю на него.
Увы – а не жуть, как на радостях от невезухи,
уже насовсем переспорить себя ни во что,
как «не» уличая в кровях натуральной науки —
в слепую занозу кромсая сырое бревно.
А то не дрянно воевать рукопашную пьянку,
до всякого корня взыскуя в сердцах благодать,
а то выворачивать самоё суть наизнанку,
а то про печаль непечатную вдрызг пропадать
и важности клянчить взаймы несмешно и недолго,
как будто – взаправду больное умея рядить,
родимое чмо продерёт откровенное горло
и лаяй, покуда не грянет забвенное цыть.
Не милость себе наяву, как по слогу спасенье,
и это притворство не лжет ни малейшей земли.
А слаще воды вопросительное разночтенье,
и голоса нет, или тяжесть легка, и люби.
И Вольфганг в день ангела соло воздаст Амадею,
немногою давностью теша в-седьмых по себе,
и прелесть,
