Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск им. Велимира Хлебникова. Выпуск второй - Альманах Российский колокол
Совместный сборник на двоих,
Кручёных, Хлебников – лишь двое.
Зачем же тайной красить стих,
Когда главнее – остальное?
Как эта мелкая возня
Стрел иронических постыла,
И, к небу тщетно вопия,
Притащит Хлебников чернила,
Всё зачеркнёт, что только мог,
Где «Слово…» и «…как таковое».
Но пройден банный тот порог,
Игре не быть уже игрою.
«Лохань» рифмуется и «бань»,
Изменишь разве что детали.
Смирись, угомонись, отстань:
Застыло слово на скрижали!
* * *
Я понял, что я никем не видим,
Что нужно сеять очи…
В. Хлебников
Утихли кличи смехачей,
Я просто сеятель очей,
Уже не ваш, почти ничей,
Забыт, как Велес.
Соху натруженно гоню,
Роняя зёрна в ту стерню,
Где только лебеда и вереск.
В болотной хляби дышит гать,
Не рвутся очи прорастать,
Теряя мысль, теряя голос,
И в туч сиреневый зазор
Зрачками града брызнет взор,
Раз оказался этот сор
Не сор, а Сорос.
Где правда истины звончей,
Ласкает слух собою чернь,
Я просто сеятель очей,
Где боги – блоги,
Пускай иссякли семена,
Сгорели в буквах имена,
Но близок путь, который нам
Упал под ноги.
Нам вечно некуда бежать,
Межой сменяется межа,
Очей опять неурожай:
Морозом выжгло.
Ходил напрасно с бороной,
Тебя оставили с сумой,
Смеясь бесстыже.
Молотит плоть людей комбайн,
Костей готова злая брань,
Светло и звёздно,
Но нечем видеть и прочесть,
Я просто сеятель очей,
Я вечный сеятель очей,
Что вышел поздно.
Я бросил зёрна на асфальт,
Я перепутал май и март,
И снега жидкая мучица
Одна – реальна и проста,
Летит, как по полю мустанг,
Летит сквозь платье и уста,
Летит – случиться.
* * *
Вступил в брачные узы со Смертью и, таким образом, женат.
В. Хлебников
Причуда из букв, на коре – письмена,
Это законная Божья жена.
Сталью коса блещет из полумрака,
Этот союз скреплен узами брака.
Тёща – вселенная, город твой – тесть,
Много родни у тебя в мире есть.
Хлещут в лицо жадно чёрные ветки,
Это спешат к тебе малые детки.
Это бегут к тебе в чине родни
Недели-золовки и шурины-дни.
Ветер-свояк водит в сквере локтями,
Племянники-улицы плещут огнями.
Мы никогда не бываем одни,
Много родных, очень много родни.
* * *
Бывший гений, бывший леший, Бывший демон, бывший бог…
Б. Слуцкий
Не нужно снежинки взвешивать,
Которые скоро растают,
Поэты, боги и лешие
Бывшими не бывают.
Не нужно преград для дождика,
Не нужно натужно мерить
Простого земного вождика
Мерилами горней сферы.
Не нужно словами истошными
Бродить, как в кадушке бражка,
«Бывшие» – словно «брошены»,
Но бывшие – только натяжка.
Не выделить между прочими
Их беспощадный разум,
Пишут поэты строчками,
Как по стеклу – алмазом.
А вы говорите «бывшие»!
Но боги – не поседели,
И снова встаёт над крышами
Солнце в начале недели.
Строчками из учебников
Горят в предрассветном чане
Все правила мира, и Хлебников
Бредёт по косе песчаной.
Весь мир – его чистая горница:
Вода возле ног его плещет,
К руке времири торопятся,
И каждый поющий – вещий.
* * *
Сделав засечку на ели, обнажив древесину ее, я сделал надпись о покойнике. На песчаный холмик воткнул большую ветку сирени. Как говорили потом, эта ветка прижилась и пошла в рост.
П. Митурич
В новгородской деревне Ручьи
Все мы немножко ничьи,
И ветер шумит на плечах
В навеки озябших Ручьях.
Горчит свежесобранный мёд,
Лишь дикие травы – вразлёт,
Церквушка в Ручьях – набекрень,
И только из ветки сирень
На холмике ввысь проросла,
И пыль на траве – как зола,
Как память о тех, кто прочли
Табличку с названьем «Ручьи».
Пылает сирени салют,
Прохожие мимо бредут,
Цветов лепесточки считать,
Которых в соцветиях пять.
В каждом, какой ни сорви,
Щедрая жажда любви,
В каждом – сияние снов
Того, кто уснул у Ручьёв.
Кто людям грядущим воскрес
В сиреневых брызгах небес,
Не уточняя: «Вы чьи?»,
Нас всех обручили Ручьи.
Ручьи, где неважен бег лет,
Где в каждой чащобе – просвет,
Где в каждой речушке есть брод,
Сирень неустанно цветёт.
* * *
Председателя земного шара Витю? Видела, но, правда, с ним не разговаривала.
Из воспоминаний Е. Степановой (запись Э. Раненко)
Стоим у могилы, собрались на митинг,
Но, словно рефреном, сквозит у оград,
Что звали его «Председателем Витей»
Без малого лет девяносто назад.
К себе пригласили художник, учитель,
Последние дни вместе прожили с ним,
И мысль торопливо, стыдливо стучится:
Чего суетимся, чего говорим?!
Что могут сказать тут Москва или Питер,
Если крестьяне навскидку поймут,
Кого называть Председателем Витей,
Во всём разобравшись за пару минут.
