Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Они сражались за Родину» - Альманах Российский колокол
Женат. Проживает в Петродворце.
В 2009 г. награжден памятной медалью.
Грустный охотник
Светлой памяти моего отца – ветерана 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского ордена Ленина, Краснознаменного, орденов Суворова и Кутузова казачьего корпуса – В. Б. Дядченко посвящаю
Человек ить…
М. Шолохов. Тихий Дон
Наши охотники приметили его сразу, лишь только появился этот человек в городке. Да и трудно было такого не заметить. Был он, правда, уже очень немолод, сед и сутуловат, но высок и крепок не по возрасту. Фигура сильная, в прошлом, видимо, был неплохим спортсменом. Ноги были несколько плоскостопы, но ходил он быстро и помногу, несмотря на возраст. Лицо его крупной, грубоватой лепки, пожалуй, нельзя было назвать каким-то особенно запоминающимся, оно было как у большинства здоровых ещё стариков, но вот глаза… Тёмные от природы, они всегда смотрели из-под седых густых бровей прямо в глаза собеседнику, подолгу, не мигая. И этот долгий немигающий взгляд словно тяжелел с каждой минутой, давил тебя, и потому у глядевшего какое-то время ему в глаза появлялось желание отвести взгляд в сторону.
Мы знали, что он воевал в Отечественную: на каждом празднике Победы непременно стоял возле трибуны на площади, наблюдая парад, высокий, крепкий, с густым засевом орденов и медалей. Несмотря на возраст, стрелял он так, что и молодому впору: однажды при нас взял на спор семь бекасов подряд из десяти на длинной ржавой болотине Рыбхоза, разумеется, с подхода, без собаки.
Умение хорошо, метко стрелять всегда высоко ценится охотничьей братией, и поэтому с того спора его часто стали приглашать в наши разновозрастные и оттого всегда шумные и весёлые ружейные походы.
Правда, на привалах (а мне кажется, что привал на охоте – самое большое удовольствие) этот человек сперва как-то не шибко вписывался в нашу жизнелюбивую компанию. Выложив продукты из рюкзачка на общую скатёрку, он тихонько ложился в сторонке на бок, опираясь на локоть, медленно жевал кусочек хлеба и, почти не участвуя в общей болтовне, подолгу всматривался в горизонт тёмными, зоркими ещё глазами. Иногда, задумавшись, он доставал из внутреннего кармана пиджака маленькую плоскую металлическую фляжечку и делал несколько медленных глотков, не закусывая и не предлагая другим. Мы не знали, водка это или какое-то лекарство.
Впрочем, на охоте он всегда был трезв, хотя соседи говорили (в маленьких городках все знают друг о друге), что видали его и сильно хмельным по праздникам, особенно под День Победы. Наши любители давать всем прозвища прозвали его между собой Грустным Охотником.
Однажды на привале удалось-таки втянуть дядю Славу (так его звали на самом деле) в общий разговор, хотя и тему в тот раз народ наш обсуждал вовсе далекую от ружейной охоты. На охотничьих привалах ведь как: начнут, бывает, с обсуждения утренней стрельбы, а там, глядишь, забрались в такие дебри философские либо политические, что и не выберешься сразу, особенно, ежели спор начнётся. На привале, на природе, после рюмашки-другой вообще спорится здорово. Этак, знаете ли, солнышко светит, птички поют, вокруг тебя сытые и оттого очень мирные сочувствующие оппоненты и слушатели развалились в самых что ни на есть живописнейших позах. Как тут в спор не влезть? Тем более наша жизнь – сложная, ежедневно столько подкидывает для обсуждения вопросов, что в добродушной охотничьей компании, наверное, и немой стрелок не устоял бы, включился в горячее обсуждение, хоть и на пальцах, иного животрепещущего вопроса. Уверен, не устоял бы…
В тот раз, помнится, зашёл у нас отчего-то разговор о смертной казни. Сторонники и противники ее чуть только в азарте ногами друг на друга не топали. Доводы, ясные как день и простые как портянка, так и сыпались с обеих сторон. Один только дядя Слава лежал-полёживал на бочку, послушивая дискутирующих. Однако в спор не встревал, по обыкновению, знай поглядывал куда-то вдаль, на чуть видную на горизонте кромку синих Кавказских гор. Со временем сторонники казни почему-то все перекочевали по одну сторону нашего костра. Лидером у них был Миша по прозвищу Топтыгин. Молодой, здоровенный, грудь колесом, он то и дело махал на оппонентов через костёр своей ручищей, действительно чем-то напоминавшей медвежью лапу, и, войдя в азарт, кричал во весь голос:
– А идите вы все, умники! Знатоки! Любвеобильные! Всякую падаль жалеть! Да чтобы я ещё на разных сволочей свои налоги тратил! Хрен вам! Хрен! Вон во время войны, говорят, за любой проступок могли к стенке поставить. Оттого и выиграли войну – дисциплина была что надо! А сейчас что? Да вот, дядь Слав, ты ж, говорят, воевал, всю войну прошел, объясни этим бельбесам, что без дисциплины жить невозможно, а она только так и воспитывается. Одного расстреляешь – сотня задумается: надо нарушать закон или нет. Одного всего для острастки и нужно, какой похуже.
Грустный охотник окинул говорящего своим обычным тяжёлым взглядом:
– Ишь, какой хитрый… А определять – кто похуже, разумеется, ты сам будешь, да?
– Почему сам?! – вскинулся Топтыгин, – суд определит. На то он и суд, чтобы решать.
– Да суд-то определит… Работа ведь эта больно тяжёлая – приговор исполнять, а ведь в твоём случае кому-то же её делать придётся, не марсиан с Марса вызывать для такого…
– А чего там! – засмеялся Топтыгин. – Что сложного? Жми на курок, и всё. Как говорится, собаке собачья смерть. Вот вам, к примеру, дядь Слав, приходилось же на фронте врагов расстреливать? Или там предателей Родины, диверсантов разных, дезертиров? Чего их жалеть…
Дядя Слава всё так же изучающе смотрел на говорившего. Потом оглядел и остальных так, словно впервые их увидел:
– Дайте закурить, ребята, – неожиданно попросил он.
– Да ведь ты же не куришь, дядь Слав, – засмеялись в ответ и с той и с другой стороны костра.
– Так-то я не курю. Давно бросил. А вспомнишь войну – сразу сердце болит и во рту горько становится. Война – мерзкая штука…
К нему уже тянулось несколько рук с разными сигаретами и спичками. Дядя Слава, не выбирая, взял ближайшую, прикурил жадно.
– Да, – проговорил он, наконец, – не видели вы войны, орлы. Может, оттого вам издали всё таким лёгким кажется. На фронте ведь не
