Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

и на сферу новых изобретений. Этот обычай возник в Северной Италии в первой четверти XV в. В 1460 г. Венецианская республика даровала двум изобретателям привилегию, согласно которой никто не был вправе воспроизводить их изобретения без их разрешения. В 1474 г. в Венеции была учреждена формальная патентная система. В преамбуле к соответствующему указу отмечалось: если «принять меры к тому, чтобы прочие, ознакомившись с устройствами, созданными людьми великих талантов, и с их трудами, не могли перенять их и украсть славу изобретателя, то еще больше людей найдет применение своим талантам… и будет строить устройства, весьма способствующие нашему процветанию» (Kaufer, 1989, p. 5). Хотя количество выданных в Венеции патентов было невелико, ее примеру последовали многие другие страны, и к середине XVI в. идея патентной системы распространилась почти по всей Европе[45]. Самым эффективным и знаменитым из законов о патентах являлся Статут о монополиях, принятый в Англии в 1624 г. Также государства спонсировали научные общества, такие как британское Королевское общество, созданное в 1662 г., и парижская Королевская академия наук (1666). Эти общества вскоре стали склоняться к чистой науке, а с точки зрения «содействия ремесленным искусствам» (как выразился Роберт Гук, один из основателей Королевского общества) наиболее важную роль играли частные общества.

РИС. 21. Булавочная фабрика времен Адама Смита. Смит ссылался на булавочную фабрику как на пример тех преимуществ, которые дает разделение труда. Источник: Reaumur, L'art de l'epinglier, 1762.

Таким образом, несмотря на отсутствие макроизобретений, в период позднего Ренессанса и барокко техника распространилась по всему Западному обществу. Как указывает Бертран Жиль (Gille, 1969, p. 146), с техникой были связаны все аспекты Ренессанса, включая его искусство и политическую философию. Средневековая натурфилософия рисовала картину Вселенной, в первую очередь, с помощью биологических метафор. Эти органические образы постепенно уступили место более механистическому подходу. Философы данного периода все чаще вставали на точку зрения, согласно которой техника – благо сама по себе, а знаниями о природе следует пользоваться для обуздания природы с целью расширения материального производства. Хотя подобные взгляды существовали уже в средневековые времена, в XVI и XVII вв. их формулировали все более четко и решительно[46]. Европейцы постепенно осознавали бесконечные возможности техники по повышению людского благосостояния, и начали понимать, что превратив перемены в образ жизни, можно получить доступ к бесконечному потоку бесплатных завтраков.

Глава 5. Годы чудес. Промышленная революция (1750–1830)

К 1750 году Европа закрепила свое техническое превосходство над остальным миром. Все восточные империи от Босфора до Токийского залива отставали от нее, отгородившись от Запада и испытывая замедление темпов технического прогресса. Некоторые из них, например Индия, уже оказались под властью Запада. И все же представляется вероятным, что если бы европейское техническое развитие в какой-то момент прекратилось – как оно прекратилось в странах ислама примерно к 1200 г., в Китае к 1450 г. и в Японии к 1600 г., – то в мире установилось бы равновесие при почти полном отсутствии экзогенных сил, способных разрушить глобальный статус-кво. Однако в реальности последние два столетия были эпохой непрерывно ускорявшихся изменений, отличаясь неравновесием эпических масштабов, не имевшим никаких аналогов в прошлом. За эти два века повседневная жизнь изменилась сильнее, чем за предшествовавшие 7 тысяч лет. Движущей силой этого умопомрачительного взлета была техника, причем исключительно западная техника. Разумеется, технический прогресс начался не в 1750 г. и различие между временем после этой даты и временем до нее носит лишь количественный характер – и тем не менее оно колоссально. Благодаря росту производительности Европа, решительно поправ мальтузианские границы, сумела многократно увеличить свое население, а европейцы достигли такого высокого уровня жизни, какой был неведом в традиционных обществах, ненадолго подчинили себе почти все человечество и обеспечили всемирное доминирование техники европейского типа.

В последние годы концепция промышленной революции подвергалась серьезной критике. Некоторые авторы (Jones, 1988) утверждают, что во второй половине XVIII в. экономический рост в Великобритании был незначительным. Поскольку промышленную революцию принято отождествлять с ростом дохода на душу населения (см. современную формулировку этого принципа: Wrigley, 1987), отсюда вроде бы вытекает сомнительность концепции промышленной революции. Тем не менее недавние призывы изгнать эту концепцию из научных статей и лекций выглядят как минимум поспешными. Промышленная революция не являлась макроэкономическим событием, обеспечившим неожиданное ускорение темпов роста, хотя экономический рост со временем стал ее неизбежным следствием. Отождествление промышленной революции с экономическим ростом страдает рядом серьезных недостатков. Первое и самое важное – что подход, основанный на показателях, рассчитанных по отношению к численности населения, влечет за собой неверное представление о темпах роста дохода в тех случаях, когда числитель (доход) и знаменатель (численность населения) возрастают более-менее синхронно. По воле судьбы годы промышленной революции также стали периодом быстрого роста населения, вследствие чего изменения дохода на душу населения поглощались демографическими изменениями. Во-вторых, экономический рост не обязательно обеспечивается новшествами в промышленном секторе; его первоначальным источником может быть (и нередко бывало) аграрное или коммерческое развитие. В-третьих, хорошо известно, что доход на душу населения с трудом поддается точному измерению в периоды, когда экономика претерпевает стремительные изменения, связанные с принципами работы ее рынков. Домохозяйства в результате коммерциализации начинают приобретать на рынке те товары, которые прежде производили сами. При отсутствии тщательных поправок такие изменения могут привести к ошибочной оценке показателей экономического роста. Более того, существует и вторая ошибка, связанная с появлением новых товаров или повышением качества существующих товаров.

Таким образом, даже если совокупная статистика не выявляет внезапного рывка, концепция промышленной революции все же имеет право на существование (Mokyr, 1991). Промышленную революцию уместно рассматривать, в первую очередь, с точки зрения ускорения и беспрецедентных технических изменений. Согласно знаменитым словам ученика Т. С. Эштона (Ashton, 1948, p. 42), главное – то, что Великобританию после 1760 г. накрыла «волна штуковин» – новых идей и изобретений, позволявших все более эффективно производить все больше товаров все более высокого качества. Возвращаясь к использовавшейся выше терминологии, можно говорить о возникновении кластера макроизобретений, повлекшего за собой интенсификацию работ по их совершенствованию и внедрению и тем самым создавшего дополнительный поток микроизобретений. Результатом стало резкое возрастание патентной активности. Статистика по патентам не дает возможности проводить различие между радикальными и мелкими изобретениями. Склонность к получению патентов была разной в разных отраслях, в разных местах и даже у разных людей (MacLeod, 1988, p. 75–114). Тем не менее еще рано отказываться от количества выданных патентов как показателя изобретательской активности. Резкое возрастание темпа выдачи патентов после 1760 г. требует объяснения (Sullivan, 1989). В британской экономике того времени