Когда разум против тела. О самых загадочных неврологических расстройствах, когда-либо поражавших человеческое тело - Сюзанна О'Салливан
Женщина говорила о своей привязанности к поселку. Когда-то она была хирургической медсестрой в травматологической бригаде, но по мере того, как все больше и больше сотрудников покидало больницу, она стала исполнять и другие обязанности. Когда началась сонная болезнь, пациенты могли прийти только к ней.
– Они были похожи на людей, приходящих в себя после наркоза, хотя все просыпались по-разному. Это каждый раз менялось.
Рассказ медсестры перекликался с другими историями. От нее мы узнали, что, когда анализы были нормальными, она делала людям внутривенные вливания, чтобы очистить их организм.
Когда я спросила ее, рассматривает ли она психологическую причину в качестве возможного объяснения, она рассмеялась:
– Но как психологическая проблема повлияет на ребенка?
Я спросила, уедет ли она когда-нибудь из Красногорского, и она ответила «нет». Это ее дом. Увидев поселок своими глазами и поговорив с Любовью, я поняла позицию медсестры намного лучше, чем могла бы понять раньше.
Попрощавшись с медсестрой, мы с Динарой некоторое время бродили по улицам. Здесь все еще оставались немногочисленные семьи, отказавшиеся уезжать. Мы договорились посетить один дом, в котором жили муж с женой (обоим под пятьдесят) и ее пожилая мать. У них был коттедж, один из самых красивых в поселке. Окруженный цветочными клумбами и огородом, он занимал выгодное положение с видом на реку. Жена сказала нам, что не хочет менять свой дом с тремя спальнями и цветущим садом на крошечную квартиру на верхнем этаже в Есиле. Она надеялась на лучшее. Ее муж тем временем был совершенно счастлив остаться. Он не видел необходимости переезжать; он не был болен, и ему нравилась тишина поселка, где по-прежнему можно ловить рыбу.
Женщина сказала, что ей позвонили из правительства как раз перед тем, как приехали мы с Динарой.
– Они следят за вами, – пояснила она.
Я сомневалась, что это правда. Для поездки я получила журналистскую аккредитацию, но меня не просили указать точную дату визита. Я не бронировала заранее поезд или отель, поэтому с трудом верилось, будто кто-то знал или действительно был озабочен тем, что я отправилась в Красногорский. Что касается звонка, то поводом послужило дело о компенсации, однако женщина была убеждена, что с ней связались в тот день только из-за нашей встречи. Я склонялась к тому, чтобы отмахнуться от ее слов как от паранойи, но я никогда не жила в стране, которая блокирует социальные сети и доступ к новостным сайтам, поэтому не могла знать наверняка. В Есиле я определенно казалась чужаком.
Мы провели остаток утра, впитывая атмосферу Красногорского. Зданий стало меньше, но природа осталась нетронутой. Она расцвела, выйдя из-под контроля. В некоторых местах дорогу преграждали поваленные деревья и заросли. Мы блуждали между рухнувшими зданиями, спотыкаясь о камни и пробираясь через кусты. Время от времени мы сталкивались с людьми, которые зарабатывали себе на жизнь тем, что разыскивали ценности среди оставленных вещей. Один из них сказал, что у него была сонная болезнь. Он был одет в грязную рабочую одежду. Положив подбородок на черенок лопаты, он поинтересовался, зачем я приехала. Когда, в свою очередь, я попросила мужчину рассказать о сонной болезни, он не ответил ни на один вопрос. Он быстро зашаркал прочь, когда я достала фотоаппарат. Если кто-то еще интересовался моим визитом и наблюдал за мной, то он хорошо скрывался.
Во второй половине дня, когда смотреть было уже не на что, мы пустились по искореженной дороге обратно в Есиль. Все суслики, которые так внимательно наблюдали за нашим прибытием, исчезли. Последние несколько часов в компании Динары прошли в поезде до Нур-Султана. Поскольку расстояния, которые люди преодолевают в Казахстане, огромны, почти во всех поездах есть спальные купе; мы делили четырехместное купе с двумя казашками. Мы лежали на верхних полках, разговаривая через пропасть, а они расположились на нижних и тоже болтали. С верхних полок в окно ничего не удавалось разглядеть, но я знала, что там было: степь, столбы, редкие серые городки.
– Что ты обо всем этом думаешь? – спросила меня Динара.
– Я думаю, что все поняла превратно. Прочитав в газете о сонной болезни, я предположила, что люди засыпают, потому что город, в котором они жили, был таким мрачным, а болезнь сделала их жизнь захватывающей.
– Потому что им больше нечего было делать?
– Вроде того. Но теперь я воспринимаю все по-другому. Они суровые люди. Никто из тех, кого мы встречали, ни разу не пожаловался на трудную жизнь в Красногорском. И почему мне потребовалось так много времени, чтобы услышать, что именно они говорят? Они жаловались только на то, что им пришлось уехать. Они заболели не потому, что были недовольны своей жизнью; проблема заключалась в их любви к городу и в том, каким особенным он был для них так долго.
– Они создали там свои семьи.
– Точно. У них было много веских причин испытывать глубокую привязанность к Красногорскому. После обретения независимости, когда все пошло под откос, они, возможно, и утратили роскошь и привилегии, но никогда не теряли любви к этому месту.
– Теперь ты понимаешь, почему они так долго цеплялись за него.
– Думаю, на каком-то уровне они знали, что в конце концов им придется уехать, но не хотели этого. Сонная болезнь помогла им с трудным решением, которое необходимо было принять. Она оправдывала их уход.
Некоторое время мы лежали, размышляя об этом. Чего я не сказала, так это того, что, по моему мнению, чрезмерно тщательное медицинское обследование, вероятно, только ухудшило ситуацию. Журналисты тоже сыграли свою роль в обострении проблемы, наряду с реакцией правительства и политическим климатом. Болезнь Любови стала провоцирующим фактором, шаблоном, но основополагающей также была уникальная жизнь в Красногорском. Повторные медицинские анализы усилили паранойю по поводу яда. В Красногорском услуги психолога не были доступны и не предлагались, но сканирование мозга и люмбальные пункции проводились в избытке. Ученые приехали в город, чтобы исследовать окружающую среду. Реакция на физические симптомы была острой, что подпитывало историю о болезни и подстрекало других людей искать симптомы у себя. Рассказы и пересказы этой истории в прессе усилили страх и подвигли на поиск доказательств болезни. В то же время журналисты подкрепили как озабоченность по поводу яда, так и версию, связанную со стрессом, чтобы объяснить болезнь. Людей изображали отчаявшимися, стоящими среди обломков разрушенных зданий, а надписи под фото гласили: «Если жители Красногорского и
