От Сирина к Набокову. Избранные работы 2005–2025 - Александр Алексеевич Долинин
Историко-литературный подход, казалось бы, требовал упоминания о Сирине, который дал в «Машеньке» очень хорошую повесть, в которой есть много от Бунина, но много и своего, а в «Король. Дама. Валет» он обнаружил весьма незаурядное литературное мастерство и большое разнообразие в выборе и использовании сюжета. Этот роман, как и некоторые другие рассказы Сирина – настоящая литература, не уступающая многому из того, что пишут любезные сердцу Познера советские писатели.[694]
Очень высоко оценил Струве и последние стихи Набокова, включенные в сборник «Возвращение Чорба» (см. письмо 13 и прим.).
Особое значение имела обзорная статья Струве «Творчество Сирина», написанная в связи с окончанием журнальной публикации «Защиты Лужина» и, бесспорно, явившаяся одной из лучших работ о Набокове в эмигрантской критике. Это была блестящая апология молодого писателя, которого Струве, полемизируя с Г. Ивановым и Г. Адамовичем, назвал «самым большим подарком Зарубежья русской литературе». В статье очень точно выделены определяющие свойства набоковской прозы: «зоркость к миру, особенно к мелочам его»; «умение самому заурядному, ничтожному, казалось бы, эпизоду дать неожиданное развитие»; «комбинационная радость»; искусная игра с сюжетами, темами и характерами, в которой всегда «чувствуется творческая, направляющая и оформляющая воля автора». Не соглашаясь с известным замечанием Бориса Зайцева, сказавшего, что Сирин писатель, у которого «Бога бесспорно нет, а, пожалуй, и дьявола тоже»[695], Струве обращает внимание на то, что в прозе Набокова есть скрытые, спрятанные смысловые планы: «Сирин писатель крайне целомудренный… он не раскрывает нам себя, а если и раскрывает, то делает это не до конца, постепенно, поскольку того требует его творческое задание». С этим, по мысли Струве, и связано художественное пристрастие писателя к «отрицательным» персонажам, к которым он относится холодно и безжалостно, без той «любви к человеку», которая характерна для классической русской литературы. Однако в «Защите Лужина» (которую критик считает «произведением выдающимся», закрепляющим за Набоковым «право на совершенно особое и большое место в русской литературе»), – заключает Струве, – «Сирин – может быть, вопреки своей воле – выходит как будто из этого круга „нелюбви к человеку“: в судьбе душевно и духовно беззащитного урода и морального недоноска Лужина есть что-то подлинно и патетически человеческое»[696].
Когда в романе Набокова «Дар» его главный герой, образцово-показательный молодой писатель-эмигрант Федор Годунов-Чердынцев, читает хвалебную рецензию Кончеева на свою книгу, он чувствует, «как вокруг его лица собирается некое горячее сияние, а по рукам бежит ртуть» [IV: 482]. Прочитав статью Струве, Набоков, вероятно, должен был почувствовать нечто подобное, но в отличие от своего героя, раздумавшего благодарить критика, дабы не вносить «нестерпимый человеческий душок в область свободного мнения», послал другу растроганное письмо. Из этого – столь несвойственного писателю – открытого изъявления благодарности видно, что суждения Струве удивили и обрадовали Набокова полным совпадением с его собственным художническим самопониманием. «Мне неловко это писать, – признается он, – но ваше проникновенье в меня граничит с телепатией: есть слова в вашей рецензии обо мне, которые настолько тонко и метко попадают в точку, что прямо поразительно» (см. письмо 15).
Судя по количеству, тону и содержанию писем с осени 1930-го по зиму 1931–32 гг., именно на это время приходится апогей литературной дружбы Струве и Набокова. Воодушевленный успехами «своего» писателя, Струве начинает «лансировать» его во Франции и Англии: публикует две статьи о нем во французском журнале Le Mois (см. письмо 24, прим. 2; письмо 29, прим. 2 и письмо 32), переводит «Возвращение Чорба» на английский язык, ведет переговоры с английскими издательствами. Набоков, со своей стороны, не устает благодарить друга за поддержку, много шутит, делится с ним творческими планами, обсуждает литературные новинки, обещает написать предисловие к предполагаемому (но так и не вышедшему) сборнику его стихов. Очевидно, что он теперь видит в Струве не старшего «собрата», а верного союзника и единомышленника, помогающего ему в борьбе за место на литературном Олимпе, а тот, очарованный магией его таланта и успеха, подчиняется мягкому диктату бывшего подопечного.
Пути Набокова и Струве начинают расходиться в 1932 г., после того как Глеб Петрович получает место преподавателя русской литературы в Лондонском университете (с чем Набоков его искренне поздравляет) и переезжает из Франции в Англию. Занявшись научной и преподавательской деятельностью, он все дальше и дальше отходит от текущей литературной жизни, из-за чего его связи с Набоковым заметно ослабевают. Правда, и в Англии Струве продолжает помогать Набокову с изданиями, переводами, организацией чтений, но это уже далеко не тот дружественный (и взаимовыгодный) союз писателя и критика, как раньше. Ослабевает со временем и очарованность Струве набоковским даром, что он, как кажется, пытается скрыть от старого и теперь знаменитого друга. Не случайно он так долго тянет с отсылкой Набокову своей английской статьи о нем, вышедшей в январе 1934 г. Повторив в ней все то, что он сказал о ранних романах Набокова в «Творчестве Сирина», Струве весьма прохладно отозвался о последних произведениях писателя. «Соглядатай» для него – это «странное и не очень убедительное исследование раздвоения личности»; «Подвиг» тоже «несколько разочаровывает», «Камера обскура» – всего лишь попытка освоить новый, «кинематографический» жанр[697]. Нет каких-либо новых, интересных идей и былого энтузиазма и в более поздних статьях Струве о Набокове, опубликованных в лондонской газете «Русский в Англии»[698]. Здесь он тоже в основном повторяет положения своих старых работ и известной статьи В. Ходасевича «О Сирине», определяя основное свойство творчества Сирина как «радостный и сознательный творческий произвол», но несколько меняет акценты. Струве теперь уже не ставит под сомнение тезис о «нерусскости Сирина, о его оторванности от традиций русской литературы» и проводит, говоря его словами, «далеко идущую параллель» между творческими приемами Набокова и преступными замыслами Германа, героя его романа «Отчаяние» (который он, впрочем, называет замечательным). Кроме того, в статье «О В. Сирине» Струве впервые сообщает недавно услышанное от кого-то (вероятно, от Адамовича) мнение, что «Сирин многим обязан Францу Кафке», хотя и оговаривается, что «все эти „влияния“ ограничиваются чисто внешним и что в европейской литературе, как и в русской, Сирин стоит сам по себе».
Прочитав наконец английскую статью Струве через два года после ее выхода, Набоков ответил вежливым комплиментом: «…она умна, изящна, и образчики моей прозы отлично переведены»[699]. Однако, сравнив этот отклик с тем, что Набоков писал другу по поводу «Творчества Сирина» или «портрета» в Le Mois, нельзя не заметить резкую перемену интонации. Чувствительный и самолюбивый писатель, Набоков не мог не понять, что Струве отказывается от роли его чуткого истолкователя и преданного «пропагандиста» и что от него уже нельзя ждать «граничащего с телепатией» сочувствия и понимания. Нам не дано знать, как он пережил потерю своего ближайшего союзника и лучшего критика, но кое-какие
