Уильям Гэддис: искусство романа - Стивен Мур
Здесь наиболее значимые имена — Элиот и Достоевский; никто из гэддисовских рецензентов не сказал, что «Распознавания» — это «Бесплодная земля», переписанная Достоевским (с дополнительными диалогами от Рональда Фирбенка), хоть это было бы точнее, нежели рассуждать, подобно многим, о параллелях с «Улиссом». Мало того что в гэддисовских романах десятки «строк, целиком взятых у Элиота», но и сами «Распознавания» можно читать как эпичную проповедь на основе «Бесплодной земли». В романе используются те же техники отсылок, аллюзий, коллажа, множественных перспектив и взаимопротиворечащих голосов; те же образы огня и воды из религии и мифов — иногда из тех же книг; и оба произведения основаны на том же художественном, моральном и религиозном менталитете. «Джей Ар» уже не такой элиотовский, как дебютный роман, но и в нем есть цитаты из «Любовной песни Дж. Альфреда Пруфрока», «Истерии», «Бесплодной земли» и «Суини-Агониста» — все они звучат разными голосами. «Четыре квартета» — настолько важны для религиозной ауры «Распознаваний», что на ранней стадии Гэддис планировал вплести в текст все строки поэмы, — заметны своим отсутствием в безбожном мире «Джей Ар» и почти невидимы в безнадежном мире «Плотницкой готики». Аллюзии на «Четыре квартета» и остальные поэмы Элиота возвращаются в «Его забаве», где судья Криз (представляющий самого Гэддиса) называет Элиота «нашим лучшим поэтом века»[26], а ближе к концу финальной и наиболее личной книги Гэддиса — последнего «набега на невыразимость / с негодными средствами, которые иссякают»[27] (один из самых любимых куплетов Гэддиса из «Ист-Коукера»), — рассказчик отвергает пассивный опыт прослушивания оркестра в пользу активного опыта участия в нем: «Чувства оглушает элиотовская „музыка, слышимая столь глубоко, / Что ее не слышно: пока она длится, / Вы сами — музыка“»[28], — из заключения «Драй Селвэджес», третьей части «Четырех квартетов».
Среди писателей-романистов Достоевский для Гэддиса вне конкуренции [29]. «Как написать нам / Русский роман в Америке? / Когда жизнь так хороша?» — вопрошал Роберт Фрост с нехарактерной ему недалекостью в поэме «Нью-Гэмпшир» (1923), написанной, когда Гэддис появился на свет. В 1950-х жизнь казалась настолько ужасной, что появились «Распознавания» — наиболее «русский роман» в американской литературе. Любовь Гэддиса к русской литературе девятнадцатого века четко просматривается в романах, письмах и нескольких лекциях, полных отсылок к произведениям Достоевского, Толстого (его пьесам и прозе), Гоголя, Тургенева, Горького, Гончарова и Чехова. Гэддис разделяет с ними не только метафизические воззрения и порой причудливое чувство юмора (особенно с гоголевскими «Мертвыми душами»), но и их националистические порывы. Уильям Гэсс рассказывал о речи Гэддиса в Литве в конце 1985-го, когда писатель заявил, что «у него и ранних русских романистов одна и та же цель, и он пытается сохранить свое видение приемлемой страны так же, как они пытались искупить свои»[30].
Позже Гэддис оставит в прошлом этот миссионерский дух, решив, что его стране уже не помочь, но любовь к русской литературе никуда не денется. «Агония агапе» особенно изобилует отсылками к Пушкину, Достоевскому, Толстому и Тургеневу. Более того, в каждом романе он стремился к, по словам Эдварда Васиолека, «возможно, самому отличительному свойству русской прозы — показывать крайние, но логически возможные пределы человеческого характера»[31].
Среди западноевропейских писателей, если вкратце, на него повлияла древнегреческая драма, Данте, «Жюстина» де Сада, «Фауст» и «Страдания юного Вертера» Гёте, Новалис, «Одно лето в аду» Рембо, отчасти Ибсен, «Дуинские элегии» Рильке, «Лунатики» Броха, «И он спрятал себя» Силоне. Пьеса «Обнаженные одеваются» Пиранделло вдохновила его на образ Эсме из «Распознаваний», но во влиянии «Фальшивомонетчиков» Жида на его роман о фальшивках сам Гэддис сомневался, хотя и читал их в молодости. И наоборот, судя по письмам, уже в начале карьеры он читал и уважал Флобера и чувствовал все большую близость к нему по мере взросления. В «Джей Ар» упоминается «Замок» Кафки, и однажды Гэддис признался, что, впервые прочитав Кафку в двадцать лет, был настолько заворожен его умениями, что «сел и написал очень плохого Кафку, хотя тогда и считал это хорошим Кафкой»[32]. Он никогда не читал Манна или Роб-Грийе (несмотря на найденные параллели), не читал огромный роман Пруста дальше «увертюры», но читал «Холостяков» Монтерлана и, видимо, трилогию «Девушки». Гэддис следил за центральноевропейскими авторами, а из произведений авторов стран третьего мира высоко отзывался о «Пальмовом пьянаре» Амоса Тутуолы и цитировал «Подражателей» В. С. Найпола в «Плотницкой готике».
Значимых для него британских писателей намного больше, от «Видения о Петре Пахаре» Ленгленда и средневековой страстной пьесы «Сошествие в ад» до наследия Шекспира (его любимая пьеса — «Как вам это понравится») и остальных елизаветинских драматургов, Донна, сатириков эпохи Реставрации и Августинской, важных викторианцев, а также ряда писателей двадцатого века. Э. М. Форстер и Ивлин Во, отмеченные в письме к Экли, дают о себе знать в ядовитой социальной критике и использовании зарубежных иностранных языков в его первом романе; похоже, он читал и ценил многие вещи этих писателей (особенно «Аспекты романа» Форстера — писавшийся всю жизнь труд, который цитируется в «Его забаве»). «У Во я научился экономности, — рассказывал Гэддис в интервью для Пола Ингендая, — что звучит очень странно от человека вроде меня, написавшего 900-страничный роман». Имя Фредерика Рольфа столь же удивительно, сколь малоизвестно, но в уникальных текстах этого самопровозглашенного барона Корво можно отыскать предпосылки злобной сатиры, высокомерного элитаризма и диковинной эрудиции, которыми изобилуют «Распознавания». Куда очевиднее влияние работ Рональда Фирбенка, чьи несравненные романы переживали возрождение, когда Гэддис работал над своим первым. Из этих остроумных, эпатажных работ Гэддис мог научиться диалогам с эллипсисами — особенно для эффектов, обычно получаемых в традиционной авторской речи, — и, возможно, глумиться над католицизмом. (Гэддис, вероятно, учился и у других мастеров разговорного романа, особенно у раннего Во и позднего Генри Грина, но пример Фирбенка наиболее очевиден.) Среди других британских писателей, упоминаемых в работах Гэддиса: Шарлотта Бронте (чья «Джейн Эйр» попала в «Плотницкую готику» в последний момент, заменяя «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона, — правообладатели не позволили Гэддису его цитировать), «Едгин» и «Путь всея плоти» Батлера, много Конрада, кое-что из Уайльда и Киплинга, «Южный ветер» Нормана Дугласа, публицистика Джорджа Борроу, классические работы об Аравии Ч. М. Даути и Т. Э. Лоуренса, кое-что из Хаксли и Моэма, много Роберта Грейвса и «Одиночество бегуна на длинные дистанции» Силлитоу. Из поэтов после Элиота наиболее часто цитировались Браунинг, Теннисон и Йейтс.
Гэддис поздно прочитал «У подножия вулкана» (1947) Малькольма Лаури — британский роман, больше всего напоминающий «Распознавания», ранее «посчитав его одновременно слишком близким и слишком далеким для того, чего, как я думал, я пытался достичь», как он написал Дэвиду Марксону («Письма»). Зато Лаури прочитал роман Гэддиса по совету Марксона и в письме, написанном ему незадолго до своей смерти, похвалил «Распознавания» как «настоящую Канченджангу — вы знаете, о какой горе идет речь, — в мире книг, и восхождение на любой ее участок вряд ли можно совершить безопасно без помощи, мне кажется, и Тенцинга, и Алистера Кроули»[33].
