Повседневная жизнь русского средневекового монастыря - Елена Владимировна Романенко
С ростом богатства обителей менялся и внешний вид келий, общежительный закон равенства постепенно приходил в забвение. В XVI веке у некоторых кирилловских старцев, постригшихся из богатых бояр и князей, были кельи из нескольких комнат и помещений для прислуги. У старца Ионы (Шереметева) в келье помещалось до десяти холопов, была даже своя поварня. По этому поводу царь Иоанн Грозный гневно восклицал в своем послании в монастырь: «Это ли путь спасения, если в монастыре боярин не сострижет боярства, а холоп не освободится от холопства?» «А в здешних монастырях до последнего времени держалось равенство между холопами, боярами и торговыми мужиками»[359].
Непременное стремление отличиться чем-нибудь от других людей является общим свойством человеческой натуры, и монахи не были исключением. Правда, возможностей для этого они имели немного. Некий изыск в одежде, келья повыше, чем соседняя, окно пошире или яблоня под окном – вот и весь выбор. Первые настоятели монастырей всегда решительно боролись с подобной оригинальностью. Когда преподобный Даниил стал, по общему выбору братии, архимандритом Горицкого монастыря, то первое, с чего он начал свою пастырскую деятельность, – перестроил все монашеские кельи на один лад. Братии он сказал: «Вы имеете весьма высокие кельи со всходами по лестницам, как властители и вельможи, а не так, как требует монастырский обычай. И вы, братия, переделайте их по смиренному монастырскому образу». Монахи были очень недовольны повелением игумена, но открыто прекословить не решились, только говорили между собой: «Сами на себя все это навлекли, хотели, чтобы он был нашим архимандритом, а не знали, что он наши обычаи разорит»[360].
Преподобный Иосиф Волоцкий в своем уставе требовал от монахов, живших на служебных дворах, чтобы они имели такие же кельи, как и монахи в обители, и не устраивали больших окон или особых погребов. «А если у келий кто начнет яблони садити или вишни, или иной которой овощ, пусть соборные старцы ему запретят!» – беспокоился преподобный[361]. Монах не имел права даже ремонтировать свою келью без благословения настоятеля.
Когда монах постригался в обители, он получал келью со всем необходимым имуществом. Таково было древнее правило монастырей. Позднее распространился обычай давать вклад на келью. В таком случае монастырь строил монаху особую келью, но именно это и разрушало общежительный устав.
Келейное имущество также было простым, дешевым и необходимым, но при этом инок не должен был считать его своим. «Если хочешь в общем житии жить, – говорил преподобный Иосиф, – отрекись от всякой вещи и не имей власти даже над чашей»[362]. Пожалуй, только иконы и книги были личной собственностью монаха в киновии.
В восточном углу кельи всегда находились иконы и большой крест с Распятием. Перед ними стояли подсвечник, аналой; здесь монах совершал свое келейное молитвенное правило. Вдоль стены располагалось несколько лавок. Именно здесь, на лавке в красном углу, преподобный Мартирий Зеленецкий увидел однажды после молитвы сидевшую Пресвятую Богородицу.
Келейные помещения монахи использовали по-разному. Например, преподобный Мартирий в келье молился, читал, а спал в чулане. Соловецкий трудник Иоанн, наоборот, молился в чулане, а спал в келье.
Местом отдыха служила обычно небольшая лежанка; преподобные, как правило, спали на простых рогозинах. Потом у иноков появились и подушки с наволочками, и «постельки».
Необходимыми предметами келейного быта были кумганец – медный рукомойник с носиком и крышкой, лохань и кувшин для воды. Рядом с ними, по обычаю, висело полотенце. Мыло также использовалось в монашеском обиходе, описи упоминают «косяки» простого и костромского мыла. В некоторых кельях имелись «боевые часы»: «с перечасьем и с гирями» или «струнные». Кроме лавок в кельях стояли еще кожаные стулья.
Никакой посуды и продуктов у монахов общежительных обителей не было, даже стол иметь возбранялось. Возмущаясь новыми порядками в Кирилло-Белозерском монастыре, царь Иоанн Грозный писал: «А у вас дали сперва Иосафу Умному оловянную посуду в келью, потом дали Серапиону Слуцкому, дали Ионе Ручкину, а Шереметеву – стол в келью, да и поварня своя»[363]. «До сих пор в Кириллове лишней иголки с ниткой в келье не держали, а не только других вещей».
Особенно тяжким грехом для монаха считалось тайное хранение денег у себя в келье. За это преступление преподобный Евфросин Псковский обещал инокам самое суровое наказание: «Если найдут в келье у живущего инока серебро или золото, да сожгут ему на главе его, если же после смерти, да не погребут того инока в монастыре, но вытащат вон и в яме засыпят и найденное вместе с ним положат и скажут: золото твое или серебро да будет тебе на погибель. И пусть не провожают и не поминают его»[364]. Однажды похожий случай произошел в монастыре преподобного Дионисия Глушицкого. Умер некий брат, и монахи нашли в его келье 10 ногат (ногата – древняя монета). Преподобный Дионисий повелел похоронить его вместе с деньгами, чтобы они свидетельствовали против него на Страшном суде. Братии с большим трудом удалось умолить игумена простить покойного[365].
По правилу Пятого Вселенского собора монах не мог иметь ничего своего, но все передавал на владение монастырю. В общежительном монастыре строго запрещалось говорить: это твое, а это мое. Преподобный Корнилий Комельский считал, что монах не может иметь своего имущества не только в келье, но и за пределами обители: в городе, у своих друзей или родственников[366]. По правилу Комельского монастыря, если в обитель приходил новый монах со своим имуществом, то ему назначался испытательный срок – один год, а имущество опечатывали в казне. Если через год инок покидал обитель, то имущество ему возвращали, если оставался, то оно уходило в монастырскую казну[367].
Отказываясь от владения собственностью, монах исполнял один из главных иноческих обетов – обет нестяжания и тем отсекал от себя страсть сребролюбия и вещелюбия. Преподобный Нил Сорский говорил, что борьба с этими страстями нетрудна, надо только понять, что Господь сам печется о наших нуждах. Но если страсть сребролюбия укрепится в человеке, то ведет его прямо в погибель; она лишает монаха душевной чистоты и способности молиться. «Святое Писание говорит, что если человек побежден гордостью или сребролюбием, то бес уже не воюет с ним, потому что хватит этому человеку только одной этой страсти, чтобы погибнуть»[368]. Поэтому так внимательно следили игумены за келейным бытом монахов.
«Одежды и обущи»
Одежду и обувь монахи получали у
