Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ
Через год, летом 1989-го, Баткин выступил с яростным опровержением утверждений Андраника Миграняна и Игоря Клямкина о том, что реформы могут быть осуществлены только «железной рукой». В частности, идее авторитарного перехода он противопоставил теоретический аргумент, продолжающий идею «открытости» политики. Баткин отмечает, что «вопрос о власти – кто и, следовательно, какие будет принимать решения – был окончательно поставлен после первой сессии Съезда СССР»[531]. Баткин настаивал на том, что этот вопрос должен оставаться открытым, поскольку, в отличие от других социальных вопросов, он не имеет рационального решения:
Вот это и есть не то чтобы главная, а единственная, можно сказать, проблема. Потому что все остальные проблемы, даже наитягчайшие, имеют все же некие рациональные способы решения. И нам об этих способах кое-что известно, судя по опыту хотя бы других стран. А вот вопрос о механизме передачи власти никак не решается рационально в переходной исторической ситуации, вроде нашей[532].
Из дальнейшего текста становится ясно, что эта рациональная неопределенность свойственна не только «переходной исторической ситуации», но и характерна для политической сферы в целом, что отличает ее, в частности, от экономической сферы. Что касается последней, то Баткин, как и большинство либеральных интеллектуалов, считал, что рыночная экономика соответствует природе человека[533]. Но что касается политики, то Баткин отвергал любой детерминизм, который предлагал бы решить вопрос о власти раз и навсегда. Однако он не был релятивистом. Он не сомневался в том, что СССР должен импортировать западную модель парламентской демократии. Однако Баткин рассматривал демократию с агонистических позиций, считая конфликт неизбежным и даже желательным фактом жизни:
Историки напишут: «В 1988–1989 годах в СССР вернулась политическая жизнь». Вопрос о власти, разумеется, не «решен», но это-то и замечательно, поскольку после 1918 года он всегда имел готовое и абсолютное не подлежащее обсуждению решение. Теперь впервые он кое-как поставлен. При условии свершившегося демократического выбора этот вопрос – хотя бы предварительно, в принципе, – становится нормативно открытым, то есть действительно постоянным вопросом, и в этом смысле уже решен[534].
Быстрый темп событий перестройки не оставлял Баткину, как и другим участникам демократического движения, времени на развитие своих идей, кроме «экспресс-анализов», которые он сочинял «с лихорадочной быстротой» в ответ на конкретные ситуации[535]. Спустя два года после дискуссии о «железной руке» обличение Мариэттой Чудаковой склонности Баткина к «блуду борьбы» дало ему еще одну возможность объяснить свою концепцию демократии, которая оставляла бы вопрос о власти открытым. Вначале он заявляет, что способен «разделить опасения насчет реванша реакции и хаоса» и понимает «жажду социального согласия»[536]. Но Баткин утверждает, что достичь приемлемых компромиссов можно только в «нормальной, цивилизованной политической борьбе», а не путем консолидации общества вокруг власти реформаторов. Как и в 1988 году, он настаивает на важности сохранения автономии общества – как и многие другие, теперь он называет его гражданским. Гражданское общество, заявляет он, никогда не должно ставить себя на службу государству, даже если оно якобы преследует самые благородные цели. Нет такого «сродства» с властью, которое позволило бы демократическому движению признать российских лидеров «нашими», как утверждает Чудакова:
Вот уж истинно «наше» проклятущее обыкновение: либо ненавидеть власть, либо возглашать о «сродстве» с ней, о «любви» к ней… Отвечу…: «нашей власти» не бывает. Нигде! Во всяком случае, при демократии. У власти своя функция и свой интерес, и она вполне понятна и оправданна в своем желании управлять без помех. Помеха же – собственно, мы, то есть общество, в котором у рабочих, профсоюзов, прессы, предпринимателей, крестьян и т. д., у всех и каждого тоже своя функция и свой интерес. Бывает – будет так же и в России! – «наша демократия», совпадающая со всем этим полем столкновения и сопоставления интересов, в том числе специфического интереса исполнительной власти. Но не «наша власть» (ежели живем не при тоталитаризме)[537].
Этот отрывок подчеркивает основное расхождение Баткина со сторонниками укрепления власти реформаторов: демократия не может быть воплощена во власти, поскольку она заключается именно в постоянной открытости вопроса о власти. Таким образом, защита демократии от ее противников означает культивирование условий, при которых конфликт интересов может возникнуть на общественной арене, а не попытку разрешить его во имя реформ, какими бы благородными они ни были.
Чудакова, напомним, выступала за введение «моратория» на критику демократических лидеров с целью сохранения доверия населения к демократии. По мнению Баткина, такая безоговорочная поддержка реформаторского правительства подрывала механизм, с помощью которого гражданское общество могло бы реально помочь правительству противостоять давлению консерваторов и провести обещанные реформы. Баткин, который в то время еще верил в обещания российского президента, заключил: «Поможем реформам правительства Ельцина, говорю я, тем самым, что, простите, сумеем быть все же умными, демократически принципиальными, при необходимости – и оппозиционными»[538]. Как и Буртин, Баткин настаивал на том, что демократическая оппозиция должна основывать свои позиции на «принципах». Однако смысл, который он вкладывает в это понятие, далек от соображений личной совести и нравственного императива «начать с себя». Для Баткина политические принципы – это принципы действия, и поэтому они в высшей степени прагматичны.
Прагматизм демократических принципов
В 1988 году в статье «Возобновление истории» Баткин выступил с нападками на концепцию гласности, распространенную в то время среди либеральной интеллигенции. Утверждалось, что общественная критика служит демократии, поскольку очищает общество от пороков, подвергая его
