Мертвецы и русалки. Очерки славянской мифологии - Дмитрий Константинович Зеленин
Подобно заложным покойникам (§ 8), русалки бродят по полям, особенно во время цветения ржи, пугают людей, но и прельщают их, всячески заманивая к себе; шутки их с людьми редко бывают невинными; видевший русалок и разговаривавший с ними в самом счастливом случае отделается болезнью или продолжительною грустью, большею же частью встреча с русалками ведет к верной смерти. И это беспричинно-враждебное отношение русалок к людям с очевидностью указывает, что русалки не суть души умерших предков, что доказывается также и близостью русалок к нечистой силе (§ 48 и 49). Приведем здесь еще это, опущенное выше, сообщение, характеризующее шутливо-злобное отношение русалок к животным: «Сказывают, что русалки иногда от скуки перенимают заночевавшее на воде стадо гусей и завертывают им на спине, как шаловливые школьники, одно крыло за другое, так что птица не может сама расправить крыльев».
В качестве заложных покойниц русалки живут в разных местах – там, где они нашли для себя преждевременную кончину, или там, где они были похоронены (§ 44, ср. § 7). Летом живут они в лесах, в реках (б. ч. в омутах) и озерах, в полях и болотах; показываются и на кладбищах (§ 44, с. 148). В качестве мертвецов они отличаются мертвенной бледностью, о которой согласно говорят почти все наши источники, иногда называющие русалок «почти прозрачными» (§ 43, № 14).
Но сходством с обыкновенными деревенскими женщинами и с заложными покойниками природа наших русалок далеко не исчерпывается. В образе русалок нельзя не видеть отражения разных иных мифологических представлений.
Яснее и прозрачнее всего отражение в русалках образа древнегреческих сирен. Правда, это отражение, проникшее на русскую почву, по-видимому, книжным путем, далеко не всеобщее. Встречаемся мы с ним главным образом в Южной России[809], и то далеко не везде. Явные следы этого влияния – рыбообразный хвост морских русалок и их чарующее пение, которого заслушивается даже бурное море (§ 47).
Замечательно, что сиренообразные русалки носят и особые названия, безусловно заимствованные и притом чисто книжного происхождения: «фаляроны» (фараоны) и «мемозины» (мелюзины).
О «фараонах» или «фараонове войске» знают и великорусы, но отличают их от русалок. Во Владимирской губ. рассказывают, что в Чермном море и поныне еще плавает фараоново войско, причем женщины «как есть настоящие: с волосами и с титьками, только плеск (хвост) у них рыбий – ноги срослись; а мужики все даже с бородами. Такие изображения фараонов крестьяне в старину часто вырезывали на „перьях” (досках), украшавших кровли домов; разные изображения эти и ныне в Вязник. у. зовутся фараонами»[810]. По другим, потонувшие в море вместе со своим отцом дочери египетского царя Фараона превратились в сестер-лихорадок[811], которые, впрочем, как увидим ниже (§ 51), имеют весьма много общего с русалками; по третьим – в лягушек[812].
Далеко не так прозрачно восточное влияние на образ русских русалок, о коем могло бы говорить заимствование с Востока русского областного названия для русалок: лобаста (§ 40 и 45). Не исключена возможность, что это заимствованье было только словесным: взято было исчужа только одно слово для названия давно известного туземного образа. Такие заимствования весьма обычны в русском языке, и объясняются они общечеловеческим поверьем, которое запрещает называть опасные и вредные существа их собственными именами (см. ниже статью «Запретные слова в русском языке»).
Если мы познакомимся с образом турецкой албасты (от которой ведет свое имя русская лобаста), то не встретим в нем почти ни одной черты, общей с нашими русалками.
Киргизская албаста давит (душит) женщин, особенно рожениц, сжимает у них легкие, а потом похищает легкое и бросает его в воду: тогда женщина умирает. Показывается албаста в виде лисицы, козла и отвратительной белой собаки, сосцы которой касаются земли. Киргизы различают албасту желтую и черную[813].
Семиреченские, акмолинские и ферганские киргизы «представляют албасту в образе женщины высокого роста, с большой головою и большими грудями, доходящими до колен; пальцы рук вооружены длинными и острыми ногтями, волосы очень длинные и спускаются до земли». «Когда во время родов случится обморок с роженицей, то киргизы думают, что это албаста душит ее; албаста будто бы вынимает легкие через рот, мочит их в воде, отчего роженица и умирает»[814]. В таком же виде представляют себе албасту и башкиры[815].
У казанских татар албаста не имеет отношения к роженицам; она «наваливается на татарина и давит его во время сна, пьет при этом кровь из сердца». «В переносном смысле именем албаста называют неповоротливого и лентяя»[816].
Албаста живет и является людям преимущественно в нежилых домах, в пустырях, на полях и в логах; показывается людям в виде человека, а больше всего – в виде большого воза, копны, стога, скирда, елки и т. п.; может задавить (задушить) человека насмерть[817].
Гораздо ближе подходит к русской русалке иной совсем мифологический образ турецких народов. У казанских татар известна «сыу анасы» (водяная мать): она является людям причесывающей свои длинные волосы, иногда забывает свой золотой или серебряный гребень и приходит за ним к тому, кто взял этот гребень; обитает в больших и малых реках; если человек ей попадется в руки, то она уже его не отпустит; ловит она людей вечером, когда они купаются; может схватить человека также днем; питается, говорят, человеческим мясом, поэтому внушает людям большой страх; если же ее умилостивить, то в некоторых случаях она может быть и доброй[818].
Или же ср. образ лешего, т. наз. шурали, у тех же казанских татар. «Шюряли водятся в лесах и не по одному; видимы бывают татарину в человеческом образе. Все они имеют очень большие груди, из которых одну закидывают на правое плечо, а другую – на левое. Если повстречается им в лесу татарин, то они приглашают его играть в щекотанье, и если тот согласится, защекочивают его до смерти»[819].
Из киргизской мифологии ближе к нашим русалкам стоят девицы кульдыргиш. Они прельщают юношей своими песнями, ловят и защекочивают их до смерти; в полночь приходят в юрты; крайне
