Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев

начало эпохи ханского правосудия, т. е. вынесения ханом решений и приговоров на основании его собственной квалификации тех или иных деяний, которые в прежние времена могли восприниматься как реализация степных обычаев, не содержавшая признаков противоправности. При этом степень тяжести тех или иных деяний, а также обстоятельства, смягчающие или отягчающие ответственность того или иного лица в конкретных условиях, – все это оставалось на усмотрение самого Чингис-хана. В данном параграфе предпринимается попытка проанализировать некоторые ханские решения в связи с приходом к нему на службу отдельных лиц. Наш интерес привлек тот факт, что в зависимости от обстоятельств хан мог оценить одни и те же действия либо как предательство, либо как заслугу. Соответственно, свою цель мы видим в том, чтобы объяснить причины принятия Чингис-ханом различных судебных решений при сходных объективных обстоятельствах.

В процессе объединения Великой Степи под своей властью Чингис-хан[12] неоднократно сталкивался с приходом к нему на службу различных лиц и целых родо-племенных объединений. Порой обстоятельства их появления в лагере будущего основателя Монгольской империи были настолько сомнительны, что ему приходилось принимать хорошо взвешенные решения о том, как отнестись к их поступкам. По сути, это были настоящие судебные решения, представляющие собой правовую квалификацию и оценку действий потенциальных подданных Чингис-хана, и от этих решений во многом зависело отношение к личности и статусу хана со стороны его приверженцев, а равно и других акторов степной политики.

Основным источником для анализа является «Сокровенное сказание монголов», в необходимых случаях также привлекаются другие средневековые исторические сочинения – монгольские, китайские, персидские и проч. Кроме того, мы учитываем мнения исследователей, уделявших внимание оценке тех или иных поступков Чингис-хана и его современников. В рамках анализа нас заинтересовали как содержательные аспекты (включая обоснование Чингис-ханом принятых в отношении этих лиц решений), так и процессуальные, отражающие сам механизм принятия таких решений – приговоров ханского суда.

Первый сюжет связан с приходом некоего Хорчи, который, будучи родственником и, вероятно, вассалом Джамухи, прибыл в лагерь его анды-побратима – тогда еще Тэмуджина, объяснив свое желание поступить к нему на службу вещим сном, который предрекал возвышение будущего Чингис-хана [Козин, 1941, с. 107; Палладий, 1866, с. 60–61]. Мнения исследователей по поводу поступка Хорчи разнятся. Так, Л.Н. Гумилев вполне однозначно характеризует его как предательство по отношению к своему родственнику Джамухе и негативно оценивает благорасположение к нему Тэмуджина [Гумилев, 1992б, с. 293]. В.А. Злыгостев считает, что Хорчи имел право сам выбирать себе сюзерена, будучи предводителем собственного рода [Злыгостев, 2018, с. 646]. Последнее мнение представляется достаточно обоснованным, поскольку термин «старец», используемый в «Сокровенном сказании» по отношению к Хорчи, несомненно, означает не его возраст[13], а статус старейшины – предводителя рода усун [Rachewiltz, 2004, р. 47].

Решение Тэмуджина принять к себе Хорчи могло диктоваться как минимум двумя соображениями: первое заключалось в том, что тот объективно не совершил предательства по отношению к своему прежнему сюзерену Джамухе, поскольку оставил его не в связи с затруднительным положением либо с поражением и тем более не в условиях вражды Тэмуджина и Джамухи. Второе соображение, несомненно, диктовалось созданием определенного рода прецедента: принятие на службу не просто рядового степняка, а предводителя рода (скорее всего, вместе с его собственными подданными) давало основание и другим степным вождям в дальнейшем надеяться на благорасположение Тэмуджина при сходных обстоятельствах.

Любопытно, что тема верности и предательства оказалась весьма актуальной в связи с последовавшим вскоре избранием Тэмуджина в ханы, о чем он немедленно сообщил своему приемному отцу и покровителю – кераитскому Тогорил-хану (будущему Ван-хану) и побратиму Джамухе. От обоих последовала примерно одинаковая реакция: они пожелали родо-племенным вождям, поддержавшим избрание Тэмуджина, быть верными своему хану [Козин, 1941, с. 111; Палладий, 1866, с. 65]. Однако и в данном случае исследователи склонны по-разному трактовать слова кераитского хана и джаджиратского нойона. Так, Б.Я. Владимирцов оценивает слова Тогорила как проявление его политической недальновидности и непонимания опасности со стороны потенциального конкурента за контроль над Степью, а Е.И. Кычанов – как попытку заручиться расположением нового степного вождя в собственных интересах [Владимирцов, 2002, с. 159; Кычанов, 1995, с. 93] (ср.: [Гумилев, 1992б, с. 297]). Что же касается Джамухи, то его слова Р. Груссе склонен толковать как иронию по поводу неожиданного возвышения побратима, а тот же Е.И. Кычанов – как своеобразное предупреждение самому хану Тэмуджину по поводу неблагонадежности его тогдашних приверженцев [Кычанов, 1995, с. 94–95; Груссе, 2000, с. 71]. Как бы то ни было, нас в данном случае интересует тот факт, что не только Чингис-хан, но и другие степные властители придавали серьезное значение вопросу о верности своему правителю – причем в данном случае даже не «природному» (каковыми являлись в силу своего происхождения сами Тогорил-хан и Джамуха), а избранному.

И очень скоро Чингис-хану пришлось принимать решение о том, как трактовать переход от одного вождя к другому в связи с приходом к нему на службу Чжурчедая из племени урут и Хуилдара из племени мангут [Козин, 1941, с. 112]. Казалось бы, ситуация была весьма сходна с появлением в лагере Тэмуджина Хорчи, однако на самом деле обстоятельства в данном случае были принципиально иными: эти два нойона со своими подданными покинули Джамуху[14] в разгар его войны с Чингис-ханом, т. е., объективно говоря, совершили измену, перейдя на сторону противника. Любопытно, что исследователи склонны обвинять в этом поступке не самих Чжурчедая и Хуилдара, а… Джамуху, считая, что нойоны покинули его из-за его жестокости, хитрости и коварства – качеств, которые считались недостойными степного предводителя (см., например: [Гумилев, 1992б, с. 298; Груссе, 2000, с. 73]).

Несмотря на явное предательство по отношению к побратиму, Чингис-хан отнесся к новообретенным вассалам не менее благосклонно, чем прежде к Хорчи. Во-первых, он сильно нуждался в пополнении своих войск после только что понесенного разгрома в битве у Цзеренского ущелья. Во-вторых, как отмечают исследователи, Чжурчедай и Хуилдар явились не с группой родичей (как сделал, вероятно, Хорчи), а во главе довольно многочисленных подданных (см., например: [Гумилев, 1992б, с. 298]), в боевых качествах которых хан только что имел возможность убедиться в ходе битвы. Прогнать нойонов или тем более наказать их за измену (к тому же по отношению к его собственному противнику!) он не то что не посчитал нужным, а просто-напросто не имел реальной возможности, даже если бы и захотел. Наконец, в-третьих, вместе с ними к Чингис-хану явился также и «Хонхотанский Мунлик-эциге, который в это время, оказывается, был с Чжамухой» [Козин, 1941, с. 112]. В отличие от Чжурчедая и Хуилдара, которым Чингис-хан ничем не был обязан прежде, к Мунлику он должен был испытывать благодарность, поскольку тот был последним из приверженцев его отца Есугая, покинувшим семейство своего предводителя, когда оно, лишившись главы, стремительно теряло авторитет среди своих подданных. Естественно, даже усмотрев в нынешних действиях Мунлика признаки измены по отношению к Джамухе, Чингис-хан не стал бы