Армяне в Турции. Общество, политика и история после геноцида - Талин Суджян
При оглашении приговора сестра его Мадлен (Madien) была арестована за то, что она накричала на полицейских; ей вменили в вину «очернение турецкости»[327].
О другом случае, с этими делами связанном, сообщает Евдокси Суджян Парсехян (Evdoksi Suciyan Parsehyan); это относится к кампании «Гражданин, говори по-турецки». Когда я спросила, помнит ли она эти кампании, она ответила: «К сожалению, да. Я боялась на улице говорить по-турецки, потому что мой турецкий был недостаточно хорош. Поэтому я вообще ничего не говорила, а молчала»[328]. И она молчала и дальше, хотя ни над ней лично, ни над ее непосредственным окружением не издевались.
И она тоже была не единственной, кто так себя вел: с точки зрения ведущих эту кампанию, ее поведение – наилучший результат – она действительно боялась открыть рот на людях. Статья Арама Пехливаняна (Aram Pehlivanyan) на первой полосе газеты Nor Or от 1 сентября 1946 г. поднимает именно эту тему[329]: в статье «Гражданское мужество» обсуждается проблема армян, боявшихся говорить по-армянски на корабле или где-то еще на людях или читать армянские газеты. Пехливанян выступал за право говорить на родном языке и указывал, что это было проживающим в Турции армянам гарантировано:
Армян часто унижали, а также избивали в общественном транспорте и на кораблях за то, что они совершали «преступление/грех», говоря на своем собственном родном языке. <…> Чтобы не подвергаться повседневной враждебности, они решили молчать и на родном языке не говорить, особенно на людях[330].
Рифат Н. Бали (Rifat N. Bali) в статье в газете «Биргюн» (Birgün) приводит и другие примеры насилия; среди прочих и этот случай, позаимствованный из статьи Джихада Бабана (Cihad Baban)[331]:
Мы видели, как молодые люди из Бояджикёя (Boyaciköy) жестоко избили мужчину на пароме через Босфор. Мы слышали, что избитый был верующим. <…> День назад он попросил этих молодых людей вернуть его деньги, а теперь они бьют его потому, что он не говорит по-турецки. В то время такие вещи были в порядке вещей. Мы слышали, что одну женщину, говорившую со своим мужем, – будучи иностранкой, она не знала турецкого, – изнасиловали[332].
В этом случае, как и в судебных процессах по «очернению турецкости», открылось широкое поле для приведения в согласие личной агрессии с официальной практикой – одной из важнейших и устойчивых черт постгеноцидного габитуса. Кампания «Гражданин, говори по-турецки» была инициирована в 1928 г. Ассоциацией студентов-юристов (Dar-ül-fünun Hukuk Fakültesi Talebe Cemiyeti); она пользовалась поддержкой правительства и части лидеров общественного мнения на протяжении по меньшей мере трех лет.
Выступая перед ассоциацией «Турецкие очаги» (Türk Ocakları) – организацией, поддерживавшей кампанию «Гражданин, говори по-турецки», которая позднее стала Турецкой исторической организацией, Исмет Инёню (Ismet Inönü) подчеркнул важность избавления от таких «элементов, которые противятся туркам и турецкости»[333]. Примерно в то же время Неджмеддин Садак (Necmeddin Sadak) назвал меньшинства «одной из проблем» (meselelerden biri) республики и настаивал на невозможности признания их гражданами, пока они не заговорят по-турецки[334]. В июле 1925 г. городская администрация Бурсы (Bursa) приняла решение, обязывающее жителей города говорить только по-турецки; два еврея, общавшиеся на испано-еврейском языке – бытовом языке евреев-сефардов, были оштрафованы[335]. В августе 1925 г. Türk Ocagt начал аналогичную кампанию в Измире[336]. Когда затем «Гражданин, говори по-турецки» было утверждено как кампания, лидеры общественного мнения вкупе с местными и общенациональными политиками основательно подготовили к ней общество. Кампания очень скоро стала использоваться как инструмент преследования и нападений на немусульманских членов общества, в чем бы ни состояли личные разногласия – как в случаях с «очернением турецкости». Когда, таким образом, Арам Пехливанян писал в 1946 г. о гражданском мужестве, он имел в виду события, имевшие место более 20 лет назад.
Как можно увидеть по этим случаям, «Гражданин, говори по-турецки» было чем-то большим, нежели кампания по поддержке турецкости – что уже само по себе было бы достаточно проблематично, – но кампанией, направленной на то, чтобы заставить людей на публике молчать и, таким образом, сделать их неразличимыми. Эти кампании следует включить в один контекст с постгеноцидным габитусом отрицания, поскольку они служили тому, чтобы сделать оставшееся немусульманское население в целом и армян в особенности социально незаметными. Насилие, выросшее из этих кампаний, стремилось не только укоренить это принуждение к молчанию «нежелательных», но также создавало и воспроизводило систему ценностей, согласно которой быть армянином, евреем или даже иностранцем было стыдно.
Другим интересным случаем из провинции было дело против издателя местной официальной газеты Vilayet Gazetesi[337] в Испарте (Isparta). На первой полосе газеты от 5 февраля 1947 г. был опубликован краткий текст, подписанный неким MUTLU[338]. Статья была озаглавлена Pari Siragan[339] и повествовала о том, что автор, когда он в возрасте 23 лет выучил армянский, захотел узнать
политические взгляды учителя. Он не был ни членом партии «Гнчак» (Huntschak), ни «Дашнаков» (Taschnaken – Армянской революционной федерации), но был членом «Пари сираган» (в Ване), о которой мне не удалось найти никакой информации. Очевидно MUTLU был из Вана (Van) и определял этот город как «центр армянского общества и культуры»[340]. Одно это предложение стало поводом для письма протеста из Эрджиш в провинции Ван (Van-Erciş), отправителем которого был указан некий «Иззет Даваоглу (Izzet Davaoglu) и его друзья» и которое было адресовано президенту государства Исмету Инёню (Ismet Inönü). 3 марта 1947 г. дело было перенаправлено премьер-министру[341]. Три дня спустя «Мармара» сообщила об этом деле, которое уже привело к предъявлению обвинения в суде Испарты; было заявлено, что были задеты «национальные турецкие чувства» и оскорблена истории Турции. Аргументы прокурора, кроме того, были направлены на телеграмму (большей частью неразборчивую, но имеющуюся в деле Государственного архива республиканской эпохи), пришедшую из Эрджиша в провинции Ван, в которой автор обвинялся в желании учить армянский язык и хвалить Pari Siragan. Я не смогла ни в газетах, ни в Государственном архиве республиканской эпохи найти других сообщений по этому делу. Однако имеющихся доказательств достаточно, чтобы показать, насколько легко могло быть предъявлено обвинение даже против официальной местной газеты,
