История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

они погибли или оказались у нее в плену, а другая немного потеряла, их лишившись), наконец, удержание за собой поля битвы служили достаточным свидетельством того, что парламентская армия по крайней мере не потерпела поражения. Но теперь взятие Бенбери (особенно замечательное тем, что назначенная для этого дела еще до сражения часть армии была отозвана на поле главной битвы, а после нее и отступления неприятеля вновь двинулась на Бенбери и взяла его) послужило неопровержимым доказательством того, что войска графа Эссекса находятся в большем расстройстве и беспорядке, нежели это представлялось вначале, и теперь все пришли к мнению, что в Эджхиллском деле верх одержала армия короля. В Бенбери оставили гарнизон, начальство над коим было поручено графу Нортгемптону, после чего король направился в собственное поместье Вудсток. На другой день он прибыл со всей своей армией в Оксфорд, единственный в Англии большой город, который можно было назвать вполне преданным Его Величеству. Члены университета (чьи старания и обеспечили безупречную верность горожан) встретили его с такой бурной радостью, какую, надо полагать, выказали бы музы при виде Аполлона.

Между тем граф Эссекс все еще стоял в Уорвике, пытаясь привести в порядок свои разбитые полки и эскадроны, которые день ото дня уменьшались в числе и падали духом, ведь убитых у него оказалось больше, чем сообщалось в первых донесениях, так как множество людей погибло во время преследования, а многие умерли от ран уже после того, как их вынесли с поля боя. Из тех, кто обратился в бегство в самом начале дела, большинство так и не вернулось в строй, и, что еще хуже, те, кто бежал быстрее других и успел убежать дальше, рассказывали столь душераздирающие истории о совершенном разгроме армии, а иные показывали при этом столь страшные раны, что охваченный ужасом народ едва ли не всюду готов был взбунтоваться против Парламента. Многие из тех, кто вел себя в бою достойно и не отступил перед неприятелем, теперь, движимые то ли угрызениями совести, то ли отвращением к тому, что они делали или видели, а может, просто устав от тягот и тревог военной жизни, покидали свои части (среди них были и офицеры). Наверняка немало было и таких, кто поступил на службу в парламентскую армию в твердом убеждении, что она добьется мира без единого выстрела; иные же мечтали послужить королю, намереваясь при первой удобной возможности перейти на его сторону, да еще и увлечь за собой товарищей. А поскольку и тем и другим, вопреки их расчетам, пришлось сражаться, то последние, не сумев перебежать к королю во время битвы, теперь, едва добравшись до Уорвика, спешили оставить службу — кто, получив увольнение, а кто и без всяких формальностей. Несомненно, однако, что всего сильнее беспокоили его превосходительство настроение и образ мыслей его новых господ, которые, он знал, ожидали от него ни больше, ни меньше как полной победы, иначе говоря, твердо верили, что он приведет к ним самого короля, живого или мертвого; и теперь могли решить, что исход битвы вовсе не оправдал их расчетов — хотя в сущности никто другой на месте графа не сумел бы сделать для Парламента большего. Тем не менее Эссекс направил Палатам весьма пышную и громкую реляцию и представил дело так, будто он задержался в Уорвике единственно ради того, чтобы получить от них новые приказы и распоряжения, а вовсе не из-за своей неспособности или бессилия исполнить прежние; и будто отсюда он следит на передвижениями короля так же успешно, как если бы тот находился от него на расстоянии семи миль.

Несомненно, в Лондоне и в обеих Палатах не на шутку перепугались, узнав, что король выступил из Шрузбери с настоящей армией и с намерением дать бой их войску, как только его встретит. Тем не менее Парламент с прежней дерзостью тщился поддержать в простом народе нелепое мнение, будто король не имеет над своей армией никакой власти, будто его возят за собой кавалеры, а сам он мечтает от них сбежать — удобную возможность к чему, как надеялись Палаты, должен предоставить Его Величеству граф Эссекс. Первые известия о завязавшемся сражении принесли им те, кто, обратившись в бегство при первой же атаке неприятеля, удирали с поля грозной битвы с воистину изумительной быстротой и сочли себя в безопасности лишь тогда, когда оказались от него достаточно далеко, чтобы не бояться погони. Мы точно знаем, что хотя бой начался после двух часов пополудни, многие солдаты и некоторые командиры (особы не из последних в Англии фамилий) еще до наступления темноты были уже в Сент-Олбансе, то есть в 30 милях от места сражения. Эти люди (подобно всем беглецам, пытающимся оправдать свое малодушие) твердили, что все погибло, ибо королевская армия являет собой столь грозную силу, что противостоять ей просто невозможно. Некоторые из них, чтобы их не сочли оставившими строй без всяких причин или еще тогда, когда оставалась надежда на победу, теперь пространно живописали ход битвы, излагая всевозможные подробности последовательного разгрома отдельных частей парламентской армии, рожденные во время бегства в их помраченном страхом воображении. Иные видели, как погиб граф Эссекс и даже слышали его предсмертные слова: «Всякое сопротивление бесполезно, пусть каждый теперь спасается, как может!». В общем, весь Сити наполнился в понедельник слухами о жестоком поражении, и хотя сам граф Эссекс прислал реляцию в противоположном смысле, горожане настолько пали духом, что уже не могли ей верить; к тому же каждый час приносил известия, опровергавшие донесения главнокомандующего. В понедельник же пополудни граф Голланд представил Палате пэров письмо, написанное предшествующей ночью графом Эссексом, в котором был дан подробный отчет о сражении, упоминалось о сильнейшем ударе, коему подверглась его кавалерия в начале боя, но утверждалось, что исход битвы был удачен. В то самое время, когда зачитывалось это послание, и каждый с жадностью внимал добрым вестям, в Палату влетел потерявший голову от страха лорд Гастингс (он командовал при Эджхилле конницей) и категорически заявил пэрам, что они напрасно льстят себя какими-то надеждами, ибо все пропало. И хотя нетрудно было сообразить, что он бежал в самом начале сражения и просто сбился с дороги по пути в Лондон, большинство пэров сочли его последним, а значит, наиболее осведомленным вестником, и даже упрямо отказывались слушать сообщения более утешительные. Для многих из них, вне всякого сомнения, позорная паника и мучительный страх двух последних дней стали жестокой и справедливой расплатой за дерзкое высокомерие и блестящие надежды трех предшествующих месяцев. Наконец в среду