Бывший муж. Босс. Миллиардер - Эмилия Марр

Он отводит взгляд, сжимает челюсть.

— А ты в этот момент сидела на кровати, со слезами на глазах, и просила только одного — жить отдельно. Чтобы тебя просто перестали унижать.

Молчание падает, между нами, тяжёлым камнем.

— Эрик, — говорю я, — ты же понимаешь, что это был момент, когда я впервые подумала, что, возможно, мы не сможем быть вместе навсегда.

Он кивает, не отводя глаз.

— Да. И этот момент я тоже запомнил. Только тогда я был слишком глуп, чтобы его остановить. — он задумывается, — значит из-за этого ты решила не возвращаться домой из Тюмени?

— Нет, — решительно отрицаю его догадку, — это не так!

Пытаюсь успокоиться, что речь была более ровной.

— Если ты помнишь, тогда заболел мой отец, и слег дома. Из университета поступали копейки по его больничному, а лекарства стоили дорого, больница предоставляла только самые дешёвые препараты. Тогда моим родителям пришлось тяжело. И когда твоя мать предложила мне на каникулах съездить на заработки в Тюмень, чтобы помочь тебе и хоть немного облегчить твою жизнь, я сразу согласилась, даже у тебя не спросив. Потому что деньги нужны были не только на еду для семьи, но и на лечение отца тоже. Я их единственная дочь, кто кроме меня будет о них заботиться?

Эрик молчит, но я вижу — он слушает уже иначе. Не как раньше, когда слышал только то, что хотел. А как человек, который вдруг понял, что прошлое было совсем другим, чем он думал.

Глава 23

Десять лет назад.

— Моя подруга говорит, что в прошлом году хорошо заработала, торгуя на рынке, то ли в Сургуте, то ли в Тюмени, — начинает свекровь, садясь напротив меня и глядя пристально, будто примеряясь к моей реакции. — Я вот что подумала… Может, мы с тобой тоже съездим туда?

Я вскидываю на неё глаза. Голос её звучит необычно мягко, почти деловито. Обычно она разговаривает со мной с упрёком или раздражением, а тут — будто переменилась.

Она даже смотрит на меня как-то необычно мягко, почти по-деловому. Я украдкой разглядываю её. Она высокая, крупная женщина с большой грудью, не толстая, но тучная, всегда с прямой осанкой. Когда она заходит в комнату, пространство словно сжимается — настолько ощутимо она занимает в нём место. Её фигура внушает тяжесть и значительность, а взгляд — суровый, пронизывающий насквозь.

— Носки вяжи, но больше на воскресный рынок не таскай, собирай, — продолжает она, как будто уже всё решила за нас обеих. — Ещё докупим там свитера из шерсти для мужчин, и детские носки тоже. Наберем товара, чтобы было хотя бы четыре сумки вышло, чтобы мы унесли, и вместе поедем. Изольда и Марика маленькие, помочь не смогут, их брать с собой не будем. Поедем вдвоём. Как раз и ты в семью копейку принесёшь, и я заработаю. Давай, тысяч по пятьдесят вложимся, купим товар и… — её глаза загораются жадным огоньком, — заработаем!

— Вы серьёзно? — переспрашиваю, чувствуя, как лицо предательски краснеет.

— А что? — она резко дёргает плечом. — Я же не предлагаю тебе бесплатно со мной кататься. Все вкладываются, все работают. Не хочешь — не надо.

Я машинально сглатываю. Слова вроде разумные, но ехать с ней куда-то так далеко мне совершенно не хочется. От одной мысли о долгой дороге рядом с ней внутри всё сжимается. Но ведь родители… Положение у них тяжёлое: после болезни отца пенсия мамы ни на что не хватает. Я студентка, помочь толком не могу. А тут… шанс хоть что-то сделать?

— Ну… я не знаю… — тяну я неуверенно, пытаясь выиграть время.

Свекровь резко меняется в лице: мягкость исчезает, в голосе появляется раздражение.

— Ладно, если не хочешь, я Тане предложу, — обрывает она меня и демонстративно берёт телефон. — Таньке тоже деньги нужны.

Она демонстративно берёт телефон — аппарат будто теряется в её широких ладонях с толстыми пальцами — и набирает номер своей подруги, которая живёт недалеко от нас. Движения её неторопливы, но нарочито громкие: так она всегда показывает, что обиделась и решила действовать по-своему.

— Ладно! — выкрикиваю я, сама пугаясь громкости собственного голоса. — Я согласна ехать!

— Вот и умница. Я же знала, что ты не подведёшь.

— Только вот деньги, которые вы сказали… у меня нет пятидесяти тысяч.

Я опускаю глаза, чувствуя, как щеки вспыхивают от стыда.

«У меня и пятидесяти рублей нет», — вспоминаю уже про себя.

Сегодня я проходила мимо продуктового рынка и просто брала в руки фрукты, нюхала их — только для того, чтобы вспомнить вкус. Денег купить не было. Все фрукты, что покупались в дом Эриком или самой свекровью, делились между ней и девочками. Мне никогда не доставалось, как-то так всегда получалось, что когда я возвращалась с учебы, их уже не было.

А я обожаю мандарины, и сейчас их сезон перед новым годом. Но я их так и не попробовала еще.

— Пятьдесят тысяч нет… — свекровь кривит губы. — Конечно. А я что говорила? Бесполезная. Только сидеть и учиться умеешь, будто кто-то от твоей учёбы толк видит. Лучше бы уборщицей пошла, хоть полы научилась мыть.

Я поднимаю глаза и встречаю её колючий взгляд. Она будто нарочно давит на самое больное.

— А родители твои… — тут она делает многозначительную паузу и произносит с издёвкой, — тоже, наверное, на тебя надеются? Думают, ты их из нищеты вытащишь? Да ты сама скоро с голоду сдохнешь! Научилась у больной матери сидеть на шее и мужа. Только ты ведь не больна. Поэтому так не получится.

Слова режут, как нож. Я сжимаю кулаки под столом, чтобы не расплакаться.

— Не надо говорить о моей маме так… — шепчу, но голос предательски дрожит.

— Что? — свекровь наклоняется ближе, почти в лицо. — Не надо, говоришь? Разве

Это не правда. На сколько я знаю, она нигде не работала. А сейчас муж заболел, она теперь за ним ухаживает. Денег, наверное, и нет особо.

Мне становится тяжело дышать. Она давит, давит, не оставляя пространства.

— В общем, смотри сама. Я тебе дело предлагаю. Заработаешь и для них, и для себя.