Сыграем в любовь? - Шарлотта У. Фарнсуорт
Харпер: «Как прошел день? На меня по дороге домой наделал голубь».
Мой смех эхом отлетает от стен пустой комнаты.
Дрю: «Позвони, как сможешь. Такое вслух рассказывать надо».
Через тридцать секунд телефон вибрирует – входящий видеозвонок. Я отвечаю и ложусь на подушки. На экране появляется недовольное лицо Харпер. Я улыбаюсь ей – и ее раздражение тут же сменяется радостным смущением. Она плюхается на кровать – волосы мокрые, щеки розовые.
– Привет!
– Привет!
Я кладу руку за голову, наблюдая, как Харпер следит за ней взглядом.
Мы часто переписываемся и созваниваемся, но вживую не виделись несколько недель – с тех пор, как я приезжал в Нью-Йорк на предсезонный матч. Разлука тяжела по многим причинам. И, судя по взгляду Харпер, не только я осознаю, сколько километров нас разделяет. Я злюсь еще сильнее, ведь на этих выходных мог сократить расстояние до нуля.
– Что случилось? – спрашивает она.
– Ничего, – отвечаю я с фальшивой улыбкой.
– Не говори «ничего». Если не хочешь объяснять, так и скажи.
Я выдыхаю:
– Думал приехать в Нью-Йорк на этих выходных. Но… появились дела.
Повисает тишина. Кажется, что она длится не пару секунд, а целую вечность.
– Ничего страшного. Я понимаю.
– Всегда ли ответ будет таким? – спрашиваю я.
Щеки Харпер отчасти бледнеют. И как мне ужасно оттого, что виноват в этом я!
– В каком смысле? – говорит девушка.
Я вздыхаю и приподнимаюсь. Ерошу волосы свободной рукой.
– Такое будет происходить и дальше. Мой график не стандартная пятидневка. И при хорошем раскладе играть мне еще не один год.
– Но ведь у многих игроков есть девушки? И даже семьи.
– Да, но с отношениями у них нелегко. Двое моих товарищей по команде недавно развелись. Это не… Я хочу, чтобы ты понимала, каково тебе будет со мной.
Затем следует долгая пауза, во время которой я жалею о каждом сказанном слове.
– Ты передумал? – тихо спрашивает Харпер.
– Нет! Нет, конечно нет. Я волнуюсь, что передумаешь ты, и я… Харпер, я…
В комнате Харпер слышны какие-то звуки.
– А как тебе это? – раздается голос, который, как я понимаю, принадлежит лучшей подруге Харпер, Оливии.
Харпер смотрит влево.
– Прошлое мне больше понравилось. – Она переводит взгляд обратно на меня. – У Лив сегодня свидание.
– Никакое это не свидание! – кричит Оливия.
Харпер закатывает глаза:
– Заведующий хирургическим отделением позвал ее на благотворительное мероприятие. Об Оливии вся больница говорит!
– Мы будем там по работе, – шипит Оливия.
Мы с Харпер смеемся.
– Сделаешь мне прическу? – кричит Оливия.
Харпер переводит на меня полный сожаления взгляд.
– Я тебе потом перезвоню, хорошо? Надо собираться к маме, но…
Черт! Как я мог забыть?!
– Прости, Харпер. Вообще из головы вылетело.
По идее, мне должно стать легче. Мы бы и так не смогли увидеться в выходные: Харпер уезжает домой в Коннектикут на мамино пятидесятилетие. Однако мне только хуже – нас обоих словно тянут в разные стороны.
– Все правда в порядке, – мягко говорит девушка. – Так будет и дальше. Обещаю.
Я выдыхаю, хватаюсь за ее слова как за спасительную соломинку.
– Хорошо. Я лю…
И тут я замолкаю. Прежде никто из нас не произносил этих трех слов. Да, мы вкладывали их значение в другие фразы и поступки. Однако я все же хочу приберечь их для личной встречи.
Голубые глаза Харпер округляются: она отлично понимает, какие слова чуть не сорвались с моего языка. Она изумлена, но не напугана – хоть это хорошо.
– Харпер! – кричит Оливия.
Я улыбаюсь:
– Потом поговорим, ладно?
Она кивает:
– Пока, Дрю.
И кладет трубку. Я со вздохом швыряю телефон на диван и снова включаю запись хоккейного матча.
Глава двадцать седьмая. Харпер
За окном мелькают осенние кроны деревьев – желтые, рыжие, красные. Я ерзаю на гладком кожаном сиденье. Обычно я езжу домой на своем джипе, но в этот раз Амелия предложила составить компанию ей и Тео. Я сижу сзади вместе с сумками и слушаю, как сестра с мужем обсуждают документалку про альпинистов. В целом дорога проходит неплохо.
Мы каждый год собираемся всей семьей на день рождения мамы. Что ж, повод менее печальный, чем дата неделей позже – годовщина папиной смерти. Не уверена, что на этот раз все пройдет не так неуютно, как обычно, – но надеюсь на это.
Отношения у нас с сестрой с прошлой семейной встречи очень изменились. Мы пару раз ходили вместе выпить. Один раз я принесла ей на работу кофе – как она мне утром после встречи с Дрю. Напряжение между нами все еще чувствуется, но мы обе очень стараемся – и прогресс очевиден.
С мамой же ситуация другая. После свадьбы Амелии мы ни разу не общались, поэтому, когда мы подъезжаем к дому, где живут они с Саймоном, в животе у меня от нервов все сжимается.
Тео забирает почти все сумки, оставляя нам с Амелией лишь по одной. Затем мы по тропинке идем к кирпичному особняку. Только подходим к двери, как она открывается. На пороге стоит Саймон:
– Привет! Заходите!
Он обнимает Амелию и Тео – а увидев меня, замирает. Обычно я специально захожу с полными руками сумок, чтобы Саймон меня не трогал. Однако на этот раз я ставлю чемодан на пол и обнимаю отчима сама – недолго, довольно неловко, но все же.
– Быстро вы доехали! – восклицает Саймон. – Ваша мама ушла по делам и пока не вернулась.
Я осматриваю открытый первый этаж. Все, как всегда, безукоризненно: темный пол, белые стены, на которых висят акварели в рамках.
– Хотите есть? Может, выпить? – спрашивает Саймон.
– Пока нет, – отвечает Амелия.
– Я тоже пока нет, – добавляю я.
– Отнесу сумки наверх и возьму водички, если можно, – говорит Тео.
– Я налью, – кивает Саймон и идет вглубь дома, на кухню.
Амелия стягивает куртку и вешает ее в шкафчик. Я подхожу к соседнему и ставлю туда чемодан, но свое пальто не снимаю.
– Пойду прогуляюсь немного. Разомнусь после поездки.
Амелия в недоумении смотрит на меня, но ничего не говорит – лишь кивает и топает вглубь дома. Она поняла, куда я. Я посещаю это место каждый раз, когда сюда приезжаю. И секрета из этого не делаю.
Кладбище, где похоронен папа, находится в пяти минутах пешком – пройти два квартала, пересечь улицу. Иногда я задумываюсь: «Почему мама выбрала дом так близко к могиле? Не приняла это в расчет или же решение было осознанным?»
Я захожу на кладбище и иду по тропинке. Трава давно
