Соленый ветер Ле Баркарес - Мила Дуглас
Это длилось мгновение. Одно короткое, вечное мгновение. Потом он резко отвернулся. Так резко, как будто его ударили током. Не сказал ни слова. Не кивнул. Просто развернулся и ушел, почти побежал. Шаги в прихожей были быстрыми, сбивчивыми, нервными. Хлопок входной двери прозвучал как выстрел, отозвавшийся эхом в выжженной тишине, что осталась после него.
– Этьен?
Я стояла, вжавшись босыми ногами в холод пола, глядя на пустой дверной проем, потом на свой рисунок. Угольный водоворот казался теперь не просто моим страхом. Он казался… ключом. Которым я, сама того не желая, ткнула в запертую дверь его души и заставила ее на мгновение приоткрыться, выпустив наружу тень невыносимой боли. И он бежал. От меня. От рисунка. От этой тени, которая была и его тенью. Что я наделала!
Прошли дни. Два? Три? Время в пустом доме тянулось долгими неуютными минутами. Этьен исчез. Не просто стал тише – исчез физически. Его половина была мертва. Ни шагов за стеной. Ни скрипа двери мастерской. Ни запаха масла и металла. Ни звука грузовика под окнами. Даже Манки пропал. Больше не было его умного, оценивающего взгляда из коридора, не было его тихого присутствия на кухне или террасе. Дом опустел по-настоящему. Стал склепом для моих надежд.
Я пыталась работать. Клип требовал внимания. Но светящиеся объекты на экране казались плоскими, фальшивыми мультяшками. Я смотрела на них и видела только черный угольный водоворот на стене и его лицо – искаженное болью и ужасом узнавания. Я пыталась рисовать – абстракции для клипа, наброски для себя. Но рука выводила только черные штрихи, спирали, воронки. Однажды, в полудреме от усталости, линия вдруг пошла вверх, наметив горизонт, тонкую полоску света над морем… Я вздрогнула, словно обожглась, и яростно зарисовала намек на рассвет черным углем, пока пальцы не почернели. Ложь. Как те ландыши. Он унес с собой не только свое присутствие, но и мой с трудом обретенный покой. Мою способность видеть что-то кроме этой черной дыры, которую он узнал и от которой сбежал.
Одиночество было теперь не фоном, а физической болью. Оно сжимало горло холодным кольцом, давило на грудную клетку, делая каждый вдох тяжелым. Боль была не просто от пустоты дома. Это была боль от того кусочка доверия, того проблеска рассвета в его глазах, который он яростно вырвал, увидев мою тьму. Боль от того, что ключ, в который ткнул наугад, обжег нас обоих. Я ловила себя на том, что замирала, прислушиваясь к малейшему звуку – скрипу половицы, шуму мотора на дороге, надеясь, что это он. Но это никогда не был он.
Я ставила утром кофе на его часть стола. Каждое утро. Ритуал отчаяния. Глупая надежда, что сегодня дверь откроется и шаги пройдут на кухню. Или просто способ сказать пустому дому: я все еще здесь. Я все еще пытаюсь держаться, даже если все вокруг рушится. Пусть и чувствуя себя последней дурой. Кофе остывал нетронутым, зеркальной поверхностью отражая мою глупость. Я убирала его вечером, и горечь стояла не только в чашке.
Без них – без его угрюмого молчания, без рыжего немого свидетеля Манки – дом стал чужим и враждебным. Море за окном гудело с новой силой, напоминая о моем провале, о страхе, о том, что я, возможно, разрушила хрупкую переправу, построенную кофе, мотоциклом и словами о рассвете. Я сидела у окна, глядя на бесконечную, равнодушную синеву, и чувствовала, как одиночество и тоска разъедают меня изнутри, сильнее любого страха перед глубиной. Потому что эта глубина была теперь внутри дома. В его пустых комнатах. В моей собственной душе, откуда он унес кусочек света, оставив только черный угольный след.
Я подошла к рисунку. К тому самому. Черный вихрь казался живым, пульсирующим в такт моему отчаянию. Я провела пальцем по самому темному, самому густому завитку – лодка в бездне. Уголь осыпался мелкими черными пылинками, оставляя на подушечке серый, въедливый след. След, который, казалось, все еще хранил отзвук его шока, боли и бегства. За окном, вопреки всему, солнце играло на волнах тысячами безразличных бликов. Мир продолжался. А здесь, внутри, оставался только вопрос:
– Увидит ли он когда-нибудь что-то кроме этой тьмы в нас обоих?
Глава 10: Очередная глубина. Срыв и ссора.
Дни после его исчезновения слились в монотонную череду пустоты. Дом – склеп. Кофе на его половине стола остывал нетронутым, отражая мою глупую надежду черной, горькой лужей. Я почти перестала его ставить. Почти смирилась с тем, что мост сгорел дотла после той взрывной сцены у рисунка.
А потом.
Однажды утром, выйдя на кухню с тяжелой головой и привычной тоской, я замерла на пороге.
Кофе. На его половине стола стояла пустая кружка. Чисто вымытая. А рядом… Рядом лежала связка свежего багета, пачка масла, сыр. И на моей полке в холодильнике, обычно полупустой, аккуратными рядами стояли йогурты, фрукты, сок. Продукты. Он купил продукты. И выпил кофе.
Сердце колотилось. Смесь недоверия, дикой надежды и старого страха. Зачем? Что это значит? Ритуал «кофе без обязательств» был разрушен. Это было что-то другое. Молчаливое. Практичное. Почти… «бытовой» мир? Или просто оплата долга за Перпиньян? Я не решалась дышать, ожидая подвоха.
Шаги в коридоре. Тяжелые, знакомые. Он вошел на кухню, не глядя на меня. Прошел к раковине, сполоснул руки. Его профиль был резок, но в нем не читалось привычной отстраненности. Какая-то новая, напряженная собранность. Он обернулся. Взгляд скользнул по мне, по пустой кружке, по продуктам на столе. Ни слова приветствия. Ни объяснений. Только:
– Готовься. Через час у моря. Продолжаем.
Он вышел, оставив меня стоять посреди кухни, вдыхая запах свежего хлеба и его незримого присутствия, вернувшегося так же внезапно, как исчезнувшего. Продолжаем. Он не объяснял своего бегства. Этьен просто… вернулся. И предложил снова войти в ту зыбкую зону доверия и страха у кромки воды. Нахлынувшие эмоции сжали горло. Во мне зарождалась крошечная, опасная надежда.
– Мама, он вернулся.
