Штрафной удар в сердце (ЛП) - Ми Мэри

— Черт возьми…

Я не удержалась и расхохоталась.

— Ты всегда такой громкий, Далт? — поддразнила я, приподняв бровь.

Он замер на секунду, и я тут же заметила озорной блеск в его зеленых глазах. Затем он наклонился ближе и заговорил низким, вибрирующим голосом, от которого у меня перехватило дыхание.

— Иногда женщине просто нужно дать понять, что она проделала отличную работу.

Я поперхнулась, закашлялась, пытаясь снова набрать воздуха в легкие. Он лишь ухмыльнулся своей самодовольной, кривоватой улыбкой, явно наслаждаясь моментом.

— Не умеешь глотать, Ари?

Я знала, что под внешностью воспитанного ковбоя скрывается кое-что… другое.

Теперь перед глазами стояло его… Нет, даже не смею думать.

Не дождавшись ответа, Далтон продолжил с аппетитом уплетать свои чилакилес.

— Ладно, никаких фамилий, должностей, номеров телефонов и адресов. Тогда что мне можно о тебе узнать? — спросил он, запихивая в рот очередную порцию еды.

— Ой, да полно чего можно рассказать, кроме этих четырех вещей, — закатила я глаза. — Например, всякие мелочи, которые никому не рассказываешь. Давай начну. Я обожаю «Tопо Чико», особенно с лаймом, но сейчас они такие дорогие, что я их почти не покупаю.

— Эм… что такое «Tопо Чико»?

Мой рот сам собой приоткрылся от удивления, и из него вырвался возмущенный смешок. Ну нет, я не могла позволить этому вечеру закончиться, пока он не попробует, даже если мне придется потратить чертовы четыре доллара или сколько там они сейчас стоят.

Не говоря больше ни слова, я встала из-за стола, пойдя к бару.

— «Топо Чико», — объявила я, придя обратно, сделав огромный глоток, прежде чем снова сесть и протянуть бутылку ему.

Он взял ее без малейших колебаний и отпил.

Черт, мне нужен сон.

Я никогда в жизни не задумывалась о том, чтобы поделиться напитком с кем-то — в моей огромной семье еда всегда была чем-то общим. Но сейчас, глядя, как его губы обхватывают ту же бутылку, к которой только что прикасались мои, я почувствовала, как непроизвольно заерзала на месте.

Вдруг мне захотелось забрать бутылку обратно… чтобы узнать, остался ли на ней его вкус.

Нет, тебе не нужен сон. Тебе нужна помощь Иисуса Христа.

Далтон закашлялся, прикрыв рот широкой ладонью, и неловко улыбнулся.

— То есть… острая вода?

— Тебе не понравилось, — рассмеялась я, забирая бутылку обратно.

— Не то чтобы не понравилось, — усмехнулся он, — но по доброй воле я бы точно не стал это пить.

Он отреагировал гораздо мягче, чем мой брат или кузены.

Острые пузырьки щекотали нос, пока я наблюдала, как Далтон смотрит на меня. В спортивном баре он был напряжен — плечи почти у ушей, спина напряженная, как доска. Но здесь, где были только мы двое, он расслабился. Его крепкие ноги вытянулись на моей стороне, и исходящее от них тепло было постоянным соблазном — хотелось ненароком задеть их своими.

— Твой черед, — выпалила я, поспешно откусывая еще один кусочек, отчаянно нуждаясь отвлечься на что-то.

— Хмм, — протянул он, доедая последнее. Если бы я не сидела напротив, он, возможно, даже облизал бы тарелку. Эта мысль заставила меня невольно улыбнуться.

— Мое любимые сладости - жевательные оранжево-желтые колечки в сахаре. Но они должны быть именно той дешевой марки из заправки. Они вкуснее, — его улыбка сейчас была совсем другой, не такой, как раньше. Мне казалось, он рассказал мне что-то, чем редко делился.

— Единственные сладости, которые я люблю, ты вряд ли назовешь сладостями. Они все острые.

Он замер, но быстро скрыл реакцию.

— Острые сладости? И как это вообще может называться сладостями?

Господи, какой же он милый.

— Подожди, пока я не расскажу, что лью острый соус на попкорн и добавляю лайм во фрукты, — сказала я, наклоняясь вперед и понижая голос, будто открываю ему тайну. На самом деле, мне просто хотелось быть ближе к нему. Наше импровизированное свидание подходило к концу, и время ускользало.

Мы теряли этот момент, и сама мысль о том, что ночь закончится, сдавливала грудь.

Наверное, так же чувствовала себя Золушка, когда часы приближались к полуночи. Как будто реальность подкрадывалась к краям сказки, готовая украсть ее из этого пузыря временной свободы.

Может, поэтому я позволила следующей фразе сорваться с губ. Я хотела почувствовать свободу этого мгновения.

— На следующей неделе я выхожу на новую работу, и мне очень страшно.

Я не признавалась в этом никому. Даже своей семье… особенно своей семье. Возможно, с Далтоном было легче — ведь я больше никогда его не увижу. А может, потому, что чувствовала — он не осудит и не заставит меня чувствовать себя неуверенной.

— Дело не в том, что я не знаю, как работать, я уверена, что справлюсь, просто…

— Просто что? — спросил он. Наши лбы почти соприкасались. Его зеленые глаза неотрывно смотрели в мои, когда он взял мою руку, отрывая ее от тех мозолей, которые я бессознательно теребила. — Ты же до крови их раздерешь, — мягко сказал он, большим пальцем проводя по шершавой коже. — Давай, расскажи мне, что тебя тревожит, чтобы я мог хоть немного облегчить твои переживания.

Тепло скользнуло по моему телу, осев где-то внизу живота.

Внутри все металось в сомнении. Мысли сталкивались друг с другом.

Делиться своими страхами всегда казалось чем-то запретным, почти преступлением. Как признанием в поражении. Я всегда справлялась сама. Должна была справляться. Просить о помощи казалось таким же постыдным, как потерпеть неудачу. Это значило, что я недостаточно сильна. Что не могу нести груз, который должна нести. Но на одну ночь… с человеком, которого я больше никогда не встречу… Может, я позволю этой стене рухнуть.

Это не значило, что я не могла справляться с жизнью сама.

— Поклянись мизинцем, что никому не расскажешь? — спросила я, протягивая свой самый маленький палец.

Мое сердце дрогнуло, когда он обвил его своим. Этот жест казался гораздо более интимным, чем должен быть.

— Клянусь на мизинцах, — его голос был низким и искренним.

Я глубоко вздохнула, сердце бешено колотилось, пока я выпускала наружу свои страхи.

— Это сфера, в которой не так много женщин. В основном там работают мужчины. Я не хочу, чтобы они думали, что я не знаю, что делаю. Мне нужно удержаться на этой работе. Я слишком долго и слишком усердно работала, чтобы вырваться из сво… — я осеклась, прежде чем закончить, — …чтобы оказаться здесь.

Далтон застыл. Но он не перебивал меня, не пытался сразу предложить решение — он просто позволил мне говорить.

— А моя семья… — я замялась, обдумывая слова. — Они уже считают, что это не подходящий карьерный путь. Все ждут, когда я пойму, что у меня ничего не выйдет, — оорло сжалось. Говоря это вслух, я почувствовала всю тяжесть этих слов. Они хотели, чтобы я остепенилась, создала семью, нашла хорошего католика-латиноамериканца, который бы обо мне заботился и которому я рожала бы детей — как моя мама, как все мои тети.

Но мысль о том, чтобы отказаться от своих мечт, казалась утоплением на суше.

Далтон провел большим пальцем по моим мозолям. Это движение было как клапан, сбрасывающий давление, позволяя тяжести в груди стать чуть легче.

— Понимаю. Но, знаешь… это значит, что ты сделаешь чертовски классную работу, — сказал он и улыбнулся, но в его глазах мелькнуло что-то темное, тяжелое. — Я до сих пор нервничаю на своей работе. Постоянно прокручиваю в голове, что сделал правильно, что неправильно, где могу стать лучше. И, черт, у меня еще есть «приятный бонус» — работать на собственного отца, а это… — он отвел взгляд, его челюсть на секунду напряглась. — Скажем так, нужно очень постараться, чтобы он был доволен, — Далтон издал короткий, лишенный радости смешок, пристально глядя на наши переплетенные пальцы. — Я даже не уверен, что хоть раз этого добился, — его голос был таким тихим, что я бы и не услышала, если бы не была так поглощена им.