Графиня из Черного замка - Надежда Игоревна Соколова
Он был высок, строен, и осанкой — прямая, почти неподвижная спина, чуть откинутые плечи — безошибочно выдавала в себе аристократа, воспитанного в этой манере с рождения. На вид ему было лет двадцать пять, не больше. Лицо — классически красивое, холодноватое, с резкими высокими скулами, прямым, тонким носом и упрямым, четко очерченным подбородком, чисто выбритым. Но эти изящные черты были скрадены, словно припорошены пылью дороги, настоящей усталостью — легкой, но явной синевой впадин под глазами, двумя глубокими складками у слишком плотно сжатых губ. Его взгляд, однако, был ясным, пронзительно оценивающим и спокойно уверенным. Он смотрел так, как привыкли смотреть те, чья воля редко встречала серьезные препятствия.
Он был одет по погоде, но его одежда, даже в потрепанном долгой дорогой виде, кричала о богатстве громче любых слов. Длинная, до колен, шуба была сшита из редкого, густого меха серебристого горного волка, и даже в тусклом свете холла каждый волосок отливал холодным, живым, лунным блеском. Под ней виднелся камзол из глубокого темно-синего бархата, по манжетам и воротнику пробегала тончайшая, словно паутина, серебряная вышивка в виде стилизованных ветвей. На голове — шапка из того же мерцающего меха, отороченная узкой, но роскошной полоской черного, глухого соболя. Сапоги, высокие и на удивление мягкие на вид, были сделаны из матовой, прекрасно выделанной кожи неведомого зверя, без единой царапины или потускнения. На пальце левой руки я мельком заметила массивный, но изящный перстень из белого золота с темным, глубоким сапфиром, в глубине которого, казалось, плавали и переливались крошечные, собственные звезды.
«Началось», — пронеслось у меня в голове уныло и безнадежно, пока я спускалась по широкой лестнице, чувствуя, как каждое движение дается с усилием.
Незнакомец заметил меня и сделал один, но решительный шаг навстречу, оставив за спиной темный прямоугольник распахнутой двери, из которого валил морозный пар. Его поклон был безупречен — глубокий, уважительный, с отточенной плавностью, но без тени низкопоклонства или подобострастия. Он склонялся не перед высшей силой, а перед равной, чьего расположения просил.
— Сударыня, — голос его был низким, бархатистым, приятным, но слегка окрашенным уличным холодом и скрытым напряжением. — Я – граф Артуа горт Шантар. И я прошу у вас помощи, как у последней надежды в этой глуши. Мой друг тяжело ранен. Ему срочно нужны кров, покой и тепло. Прошу вас, позвольте нам, всего лишь вдвоем, переночевать под вашей крышей несколько дней. Уверяю вас честью, мы не причиним вам никаких хлопот и покинем ваш замок, едва он сможет держаться в седле. И, конечно же, я щедро оплачу всё, что потребуется для нашего содержания и в знак благодарности.
Отказать страждущим, особенно раненому, я, конечно, не могла, хоть всё внутри и съёжилось в один плотный, холодный комок немого протеста. Мои ладони стали влажными.
— Господин граф, вы и ваш друг можете оставаться здесь, сколько потребуется, — сказала я, и собственный голос прозвучал для меня непривычно гладким, формальным, библиотекарским. — Только, к сожалению, замкового лекаря или хирурга у меня нет. Есть знахарь в ближайшей деревне, но, боюсь, все дороги и тропы туда сейчас основательно занесены снегом, и добраться будет невозможно.
— Не беспокойтесь, сударыня, — последовал немедленный, твердый ответ. Его глаза, цвета темного, почти орехового янтаря, встретились с моими, и в них не было и тени сомнения. — Если его умения действительно понадобятся, я просто открою туда портал. Это дело нескольких минут.
Портал? Мысль ударила по сознанию с физической силой, словно обухом. Порталы в этом мире, судя по всему, что я успела прочесть, были уделом не просто богатых вельмож, а могущественных придворных магов или высшей, облеченной особыми привилегиями знати, имевшей доступ к подобным ресурсам. Что же тогда случилось с такими могущественными существами, что их занесло в такую богом забытую глушь, к порогу «проклятого» замка, затерянного в горах?
Но задавать вопросы сейчас, когда его друг мог истекать кровью и замерзать прямо у моих ворот, было бесчеловечно. Я подавила подступившее к горлу любопытство, смешанное с леденящей тревогой, и лишь кивнула, делая жест рукой.
— Разумеется. Мои слуги помогут вам перенести друга. Эльсиндор, Горм, — я обернулась к стоящим в почтительном отдалении, но настороженно внимательным эльфу и гному, — пожалуйста, помогите господину графу. Отведите в южную гостевую комнату, ту, что с камином. Разожгите огонь и принесите горячей воды и чистых полотен.
Граф ещё раз коротко, но выразительно склонил голову в благодарности, и его уверенный, холодноватый взгляд на мгновение смягчился настоящим, живым, почти детским облегчением, которое стерло с его лица несколько лет усталости. Это было единственное, что заставило моё сердце дрогнуть не только от дурного предчувствия. Но мысль о том, что в мою тихую, стерильную гавань сейчас внесут чужую, возможно, смертельную боль, чужую, наверняка кровавую историю и, почти наверняка, чьи-то серьезные проблемы, преследовавшие этих людей, не давала покоя. Идиллии пришел конец. Зимняя, снежная сказка кончилась. Теперь начиналось нечто иное, реальное, пахнущее не воском и снегом, а железом, потом и чужой тревогой.
Слуги действовали быстро и слаженно, как хорошо отлаженный часовой механизм, чьи шестеренки вращались без единого лишнего звука. Оборотни в человеческом облике — двое рослых, угрюмых мужчин с желтоватым отблеском в глазах — и гном-хранитель Горм, кряхтя под тяжестью, но не проявляя ни малейшей слабины, внесли носилки, сколоченные наспех из двух плащей и крепких еловых веток, в прохладный холл, а затем, по моему скупому указанию, понесли их тяжелой, мерной походкой в одну из лучших гостевых комнат в восточном крыле. Комната была прохладной, пахнущей замкнутым воздухом и пылью, но просторной, с высоким потолком и с большим, «рабочим» камином из темного камня — я тут же приказала подошедшим служанкам-эльфийкам затопить его сухими поленьями яблони и принести кувшины с горячей водой, рулоны самого мягкого чистого полотна и пуховые подушки из запасников.
Когда раненого наконец перенесли с жестких носилок на широкую, покрытую стеганым покрывалом кровать, я смогла разглядеть его подробнее. Это был очень молодой человек, лет двадцати, со светлыми, почти белесыми, тонкими как лен волосами, прилипшими мокрыми прядями ко лбу и вискам от холодного пота. Лицо его, с мягкими, еще не оформившимися до конца чертами, было мертвенно-бледным, восковым, губы — синевато-бескровными. Служанки, ловкими и бережными, но решительными движениями, помогли графу снять с него тяжелую, промерзшую верхнюю одежду — кожаную куртку и плотную шерстяную рубаху, пропитанные на плече темной, почти бурой кровью и растаявшим снегом.
И вот рану
